– ?!
– Я знаю обо всем, что происходит в моем доме, – усмехнулся господин.
– Ты… накажешь его?
– Нет. Я знал, что он бывает в саду гарема. И знал, что он придет ко мне сам и будет просить прощения. Так и произошло. Возможно, он надеялся, что я казню его и тем избавлю от мук любви! Что ж, здесь он просчитался: я его простил. Саид – хороший воин и верный человек, он полюбил мою женщину – это не зазорно, а закона он не преступил. Ведь он не преступил закона? – Хозяин заглянул ей в глаза, и Шакира испуганно кивнула. – Вопрос исчерпан. Ну, а теперь иди ко мне!
Его страстный взгляд, его властные руки, его жаркие поцелуи заставляли ее забыть обо всем: и о Тине, и о предстоящих переменах в жизни, и о том, что от внимания господина ничто не сокрыто в этом доме…
Лаская, он нежно скользил губами по ее телу – от шеи за ушком к груди и вниз, до бедра… А когда его горячий поцелуй коснулся ее живота, произошло необычное: первым своим движением в утробе матери отозвался на прикосновение отца их будущий ребенок! Шакира ясно почувствовала это и в восторге воскликнула:
– Он шевельнулся! Он толкнул меня!
– Я тоже чувствую его, детка! Он здесь, под моей рукой.
Она накрыла своими ладонями сильные руки господина, прижала их к своему животу и, закрыв глаза, еще и еще, всем своим существом внимала этим первым толчкам маленького, но уже такого уверенного в себе существа. Внимал и господин. Наконец малыш угомонился, будто уснул, а его отец прошептал, не отнимая рук от живота Шакиры:
– Только попробуй оказаться девочкой, маленький негодник! Впрочем, ты так нахально бьешь ногами, что сомневаться в том, что ты мальчик, не приходится! Так слушай меня внимательно, маленький ибн Фархад. Я воспитаю из тебя настоящего аль-Джали – воина и властителя, дам свое имя и признаю тебя наследником! Потому что я так хочу! И потому, – он привлек к себе Шакиру, поцеловал ее в губы и закончил, – что я люблю женщину, которую выбрал тебе в матери!
– А она так любит твоего отца! – тихо-тихо произнесла Шакира.
– А теперь, – снова обращаясь к ребенку, продолжил господин Фархад тем низким рокочущим голосом, который больше всего будоражил чувства Шакиры, – я объясню тебе, мой сын, как надо любить женщину, чтобы она не могла забыть тебя до конца жизни и, даже умирая, повторяла лишь твое имя!
* * *
Из покоев господина Фархада, не заходя в помещение гарема, она прямиком отправилась в свое новое жилище. Жалеть было не о чем. Впрочем, Шакира попрощалась бы с Аишей, но Хафиз не разрешил.
Итак, новый дом – небольшой, уютный, окруженный садом, с собственной купальней, он понравился Шакире. Господин сам отвел ее туда и с ревнивым вниманием наблюдал за выражением ее лица: все ли нравится? Их сопровождал Хафиз, чуть позже приведший повитуху Фатиму, женщину в годах, но крепкую и жизнерадостную, а также двух рабынь. Эти три женщины должны были отныне находиться при Шакире неотлучно и днем и ночью, бежать на первый же ее зов и внимать каждому желанию, а Фатима, кроме прочего, обязана была ежедневно докладывать господину о здоровье и настроении будущей матери.
И еще одно. Полагалась охрана.
– Главным я поставил Саида, – небрежно бросил хозяин и, глядя на ее удивленное лицо, расхохотался и пояснил: – В его честности я уверен, а следуя своим чувствам, он будет охранять тебя так, что на день караванного пути вокруг все будет спокойно и безопасно! И не беспокойся, – добавил он, хотя она ни о чем и не спрашивала, – вся стража будет только снаружи, так что ты никого из них никогда не увидишь!
* * *
Один за другим таяли дни, отведенные Создателем на вынашивание младенца. «Поскорее бы!» – подгоняла Шакира время. Чувствовала она себя хорошо. И ухаживали за ней с воистину царским почтением и ревностным вниманием. Но вот скука – невыносимая, смертельная! Изо дня в день – одно и то же: с утра явятся рабыни одевать, умывать и причесывать. Потом повитуха расспросит о самочувствии и осмотрит. Может быть, придет Хафиз – выслушает всех, стукнет посохом и уйдет. И так – ежедневно! Отупляющее и до тошноты томительное течение времени…
«От однообразия я превращусь в корову! – Шакиру одолевали приступы одиночества и отчаяния. – О, Аллах, как же тоскливо! А самое главное – господин больше не приходит. Наверное, так положено? Но, может быть, есть еще какая-нибудь причина… Новая наложница, например… А я не нужна ему больше?!»
– Беременность тебя красит, ты похорошела, – говорил главный евнух с явным удовольствием в голосе. – Это свидетельствует о том, что все силы и стихии в твоем организме находятся в равновесии и гармонии. Что же ты вздыхаешь? Ведь все благополучно!
– Господин забыл меня…
– Почему ты так думаешь?
– Он ни разу не зашел с тех пор, как я здесь!
– Из этого ничего не следует. По крайней мере, не следует того, о чем ты думаешь!
Было очевидно, что главный евнух не станет толковать ей про действия господина. И действительно, Хафиз покачал головой и собрался молча удалиться. Шакира разрыдалась. Он не ушел, хотя и не стал ее утешать. Просто ждал, пока она успокоится. Дождавшись последнего всхлипа, умиротворяюще, но наставительно произнес:
– Господин не забыл тебя. Он знает о тебе все из наших уст. Узнает, кстати, и об этих слезах и…
– Он спрашивает обо мне?! – Слезы еще не просохли, но Шакира, пропустив мимо ушей последнее замечание Хафиза, уже улыбалась.
– Не перебивай! – Он показал своим видом, что сердится, но голос его оставался ровен. – Господин не спрашивает! Ему нет нужды спрашивать снова и снова: он отдал приказание сообщать о тебе ежедневно – мы выполняем! Надеюсь, ты больше не станешь плакать: это его огорчит! Ведь ты же не хочешь его огорчать? К тому же твои слезы могут повредить ребенку.
Хафиз был с нею все это время на диво мягок. Шакира понимала, что этой его непривычной мягкости, почти ласковости, и бесконечному терпению она обязана своим положением: как мать будущего ребенка господина. Но все же утешалась и этим и даже находила удовольствие в новой его манере обращаться с ней – как с несмышленой девочкой.
– Нет-нет! Я не буду его огорчать! Не говори ему, что я плакала! Пожалуйста, Хафиз!
– Хорошо, не скажу.
Шакира обрадованно подбежала к нему, хотя из-за большого уже живота это вышло довольно неуклюже, и он улыбнулся одними глазами, глядя на нее с интересом ученого, наблюдающего за диковинным животным. Но когда она схватила его за руку и благодарно прижала к своей щеке, он небыстрым, но твердым движением высвободил свою ладонь и, ласково кивнув ей на прощание, с достоинством удалился.
В другой раз она спросила Хафиза, как протекает жизнь в гареме, какие новости. Он поразмышлял немного, огладил привычным движением бороду и изрек назидательным тоном:
– Ты хочешь узнать, Шакира, о том, как идет жизнь в гареме – без тебя. Вот что ты хочешь узнать на самом деле. Я прав? Впрочем, не отвечай. Слушай. Если я скажу, что в гареме «Жемчужина Багдада» все идет благополучно и, хвала Аллаху, мирно и наложницы по-прежнему радуют своего повелителя, ты разочаруешься, сникнешь и, возможно, станешь меньше любить своего господина. Если я скажу, что гарем без тебя прозябает, а место твое в сердце господина пустует, ты возгордишься и будешь меньше любить своего господина. Если я промолчу, ты заподозришь, ну, скажем… Да все что угодно может прийти в твою слабую голову! Но только не то, что может порадовать господина. Итак, отвечу я что-либо на этот вопрос или промолчу – последствия грозят быть печальными. Не спрашивай ни меня, ни слуг, ни повитуху о гареме – господин будет рад, что ты не задаешь этого вопроса, а спрашиваешь только о нем самом! Это, впрочем, всего лишь мой совет.
