* * *
У Хафиза было достаточно пациентов в округе. Достаточно – чтобы прокормить его одного. Но теперь их стало четверо. В минуты своего лучшего настроения Хафиз, пряча улыбку в бороду, бормотал:
– Вот уж никак не думал обзавестись на старости лет этаким курятником!
В минуты же нерасположения под руку ему лучше было не попадаться.
С тех пор как Хафиз стал жить в своем доме неотлучно, люди стали часто обращаться к нему за помощью. Пациентов могло бы быть и больше, но суровый и нелюдимый характер лекаря многих отпугивал. К тому же частенько Хафиз, обследовав больного, не вдаваясь в объяснения, вдруг гнал бедолагу прочь. Впрочем, оставшихся больных было довольно для того, чтобы их пожертвований за лечение (Хафиз никогда не назначал платы!) хватало на сносное существование всего «семейства».
Фатима тоже не оставалась без дела. Ее маленький воспитанник превратился в немного нескладного, но уже высокого подростка, больше требующего внимания Хафиза, и она вернулась к своему ремеслу повитухи. В своем доме Хафиз, правда, не разрешил ей принимать женщин, и она ходила, когда требовалась ее помощь, по домам или в общественную баню.
Там-то она и подхватила ту смертельную хворь, что выкосила в лихолетье пол-округи и свела ее саму в могилу. Как только Хафиз обнаружил у Фатимы первые признаки страшной болезни, он тут же запретил Шакире и Кериму даже входить в ее комнату, не то что ухаживать за больной! Он непрерывно окуривал весь дом какими-то травами, брызгал повсюду неприятно пахнущей жидкостью, а после кончины старой няни сжег все ее вещи, не позволив Шакире оставить на память даже булавки.
Их поселок в тот год совсем опустел: много народа умерло, остальные бежали от смертельной угрозы. На улицах стояла горестная тишина, и только ветер одиноко шелестел в закоулках сухой травой…
В один из дней Хафиз, проверив ставшее скудным хозяйство, бесстрастно заключил:
– Припасов осталось на неделю, если мы будем питаться по-прежнему, на две – если нам с тобой, Шакира, удастся сэко но мить на себе, чтобы лучше кормить молодого господина.
Шакира с готовностью кивнула, показала на себя, а затем «отмерила» ногтем большого пальца кончик указательного и еще раз показала на себя.
– Мне тоже будет довольно самой малости, – ответил Хафиз. – Но вот Керим… Сможет ли он питаться, как мы?
В это же мгновение послышался твердый голос Керима:
– Сможет! «Молодой господин» будет есть то, что едят все. Или – ничего! Я воин, а не женщина.
– Хорошо, – спокойно отозвался Хафиз, – значит, нам хватит припасов на месяц. Но вот дальше…
Шакиру вдруг осенило: она стукнула себя по лбу и, бросившись в свою комнату, вернулась со шкатулкой.
«Вот. Возьми!» – она поставила драгоценности перед Хафизом. Тот невозмутимо кивнул:
– Что ж, это верное решение, но принять его могла только ты. Теперь мы спокойно доживем до следующего урожая. Скажи только, какого подарка ты хотела бы лишиться в последнюю очередь? Впрочем, догадываюсь – вот этого перстня Фархада. Так? Обещаю, что не лишу тебя «наследства» без крайней нужды!
* * *
Они никогда не говорили о политике, но как-то вечером Хафиз в разговоре с Керимом обронил знакомое Шакире имя, и она прислушалась. Он говорил ее сыну о том, что скончался главный враг рода аль-Джали – тот, что возглавлял заговор против Фархада. О, Шакира прекрасно помнила этого человека – господина средних лет с беспокойными, нахальными глазами, который однажды, когда она пела для своего повелителя, встревожил ее сердце предчувствием неминуемой беды и после беседы с которым Фархад надолго погрузился в сосредоточенное молчание.
Еще Хафиз говорил Кериму о том, что наконец миновала опасность для его брата, и о том, что Хасан, вероятно, скоро вернется из Кордовы, где он провел все эти годы.
– Я послал к нему верного человека, и Хасан ответил. Он получал от меня время от времени сведения и давно ждал возможности вернуться. Думаю, что дом аль-Джали снова поднимется и утвердится. Кто знает, – он обернулся к Шакире, – не изменится ли к лучшему ваша судьба? Я стал стар и немощен, зрение уже подводит меня. Может быть, оставшись один, я наконец напишу тот труд, о котором мечтал всю жизнь?
И внезапно сердце Шакиры затопило чувство горячей признательности и глубочайшей благодарности к этому вечно ворчащему старику! Ведь он пожертвовал своими привычками, временем, самими принципами и, с риском для своей жизни, делил с ними кров, чтобы только спасти их жизни! Она по-прежнему не могла говорить, зато могла показать, что она чувствует в эту минуту: подбежав, она опустилась к ногам Хафиза, крепко обхватила его колени и прижалась к ним лицом.
– Ну-ну… – У растроганного Хафиза впервые дрогнул голос, и он немного неловко, но по-отечески нежно погладил ее по голове.
* * *
Хасан появился через несколько месяцев. Шакира месила тесто во дворе под навесом и услышала с улицы стук копыт. Скрипнула калитка, и красивый молодой мужчина легкой походкой вошел во двор, ведя коня под уздцы. Она сразу узнала его. И – не смогла встать на ноги, чтобы приветствовать: ослабели ноги. Черты лица Хасана смягчали материнские глаза, но весь облик несомненно говорил об одном – это сын Фархада!
Хасан тоже заметил ее и сразу узнал. Подойдя ближе, он с большим почтением склонился к ее ногам, коснувшись лбом земли меж своих ладоней. Шакира замерла и, кусая губу, чтобы не расплакаться, сделала ему знак: «Встань! Ты не должен мне кланяться!»
– Ты – мать моего брата, а значит, и мне ты как мать! – произнес тот.
– Благородство – в крови, – проговорил вышедший из дома Хафиз, а после обмена приветствиями, видя, что Хасан собирается что-то еще сказать Шакире, тихо и со значением добавил: – Ответа от нее не жди.
Хасан понял и еще раз склонился к ее ногам:
– Я знаю то, что не успел узнать даже Хафиз: отец хотел жениться на тебе. А он всегда выполнял то, что задумал! Знаю, знаю, – предупредил он удивление Хафиза, – закон возражал против этого. Но отец легко нарушал правила! Вопрос был решенный, и почти все было подготовлено. Он не успел…
А когда появился Керим, лишь мгновение потребовалось на то, чтобы сердца их расположились друг к другу! Братья крепко обнялись и заговорили так, будто выросли вместе, будто только вчера расстались, будто не было этих лет изгнания и скорби…
За ужином Хасан рассказал о том, что застал родной дом почти разоренным: матушка его скончалась в тот же год и от той же болезни, что унесла Фатиму, а дальние их родственники все это время распоряжались в доме не вполне умело. Бедная Назия, навсегда покрытая трауром девочка-вдова, так и не ставшая женой, вернулась в отчий дом.
Хасан знал, что отец оставил за Керимом права законного сына, и не только не собирался оспаривать это, но, свято чтя отцовскую память, уже сделал необходимые распоряжения и надеялся, что брат примет его предложение жить в отчем доме.
