«Только так, – думал Кепке. – Ты самая трудная женщина в моей жизни. Ты даже не представляешь, до чего ты доводишь меня!»
В светлое время суток во время коротких привалов они садились отдыхать друг против друга и бросались огненными стрелами. Кепке старался придать глазам настоящий звериный блеск. И это ему удавалось. До Алины теперь доходили не только взгляды Хорста: ее ноздри подергивались, она буквально вдыхала запах его похоти.
А Кепке будто находился на театральной сцене. На товарищей он вообще перестал обращать внимание – он залез на высоту шесть тысяч метров, чтобы переспать с бабой. Он шумно сопел, резко расслаблялся, закрывал глаза... Алина подбадривала его смеющимися глазами и аплодировала ресницами: «Молодец, грубиян! А ну, выдай запах!» – и клубы похоти обволакивали ее.
Кепке говорил себе: «Еще день-два, и она сама затащит меня в палатку. А я... – Хорсту в голову пришла забавная мысль: – Она меня затащит, а я... уйду!» Настроение у него поднялось, он уже не сомневался, что завтра он именно так и поступит.
"О! Она обязательно затащит меня".
...Мысли о горячем чае перекрыли доступ остальным. Кепке вдруг хлопнул себя по лбу: палатка Алины! В ее термосе наверняка есть или горячий чай, или кофе.
Хорст лег поверх спального мешка Алины и с необъяснимым блаженством шумно потягивал горячий кофе. Лишь после того, как он согрелся, к нему вновь пришли думы о женщине.
«Куда же все-таки она пропала?»
Хорст шел за ней метров триста, пока она неожиданно не свернула за ледовый наворот. Его посетила победная мысль: «Сама позвала». Он резко завернул за угол и на всякий случай заблокировался руками, но...
Алины там не было.
Сразу же за наворотом открывалась глубокая расщелина, со дна которой можно было выбраться на ровную площадку. Он подошел к краю и заглянул вниз. При свете тусклой луны он увидел удаляющуюся Алину. Вот она остановилась и махнула ему рукой: «Пошли».
«Сука! Она же знает, что я не скалолаз. Я не могу спускаться по вертикальным стенам без специальных приспособлений».
Он понял, что женщина смеется над ним.
Куда она поперлась?! Не к чехам же в лагерь? Но до них идти часов восемь-девять. А если кто-то из их лагеря выйдет ей навстречу, то время сократится вдвое.
Что же ты за штучка такая, а, Алина?
Кепке прождал ее у расщелины часа полтора и вернулся в лагерь.
Сейчас... он посмотрел на светящийся циферблат часов... 4.30. Ну где она?
Хорст согрелся и решил выйти из палатки. В голове промелькнула мысль: разбудить командира и все рассказать. Но он передумал. «Это я всегда успею».
Кепке распахнул полог палатки и вылез наружу.
В нескольких десятках метров от себя он увидел Алину.
Она едва держалась на ногах. На ней не было ее привычной вязаной шапочки, волосы смерзлись. Подбитые пухом брюки разорваны в нескольких местах, куртка на груди порвана. Она шевелила посиневшими губами и протягивала к Хорсту окоченевшие руки.
«О черт...» Он поспешил ей навстречу.
Кепке с трудом затащил Алину в палатку, щелкнул кнопкой фонарика, быстро освободил ее от ботинок, шерстяных носков и брюк. В таком же темпе снял с нее куртку и толстый вязаный свитер.
– Где у тебя спирт? – Он низко склонился над ней, стараясь говорить как можно тише, чтобы не разбудить остальных. Рука невольно легла на обнаженную грудь Алины. И Хорст тотчас отдернул ее: она была холодна, как лед.
– Там, – еле выдавила из себя Алина. – В верхнем... кармашке рюкзака... Справа.
Кепке дал ей отхлебнуть глоток, держа наготове куртку, чтобы, если женщина закашляется, приглушить звук.
Алина глубоко выдохнула и глазами попросила еще.
Он дал глотнуть ей второй раз и начал растирать ее спиртом.
Уже через три-четыре минуты ее тело горело под сильными руками Хорста. Он не пропустил на нем ни одного участка, перевернув Алину на живот. И он сходил с ума. Он дотрагивался до женщины как будто в первый раз, он что-то познавал. Он вдруг увидел, что, кроме привычныхгруди, бедер, ягодиц, существуют волнующие его плечи, совершенно незнакомые изгибы рук. Он втирал спирт в икры, в мягкую ткань ступней, а голова кружилась, вдыхая спиртовые пары и жар раскрасневшегося тела. Он перебрал каждый палец на ее ногах; стиснув зубы, массировал бедра. Алина тихо стонала под ним. И когда пламя готово было вспыхнуть в его голове, он, тяжело хрипя, трясущимися руками торопливо стал расправлять спальный мешок.
И торопил Алину. И – себя.
Алина сделалась гуттаперчевой, когда он помог ей забраться в мешок.
«Молния» сомкнулась у ее подбородка, а Кепке, избегая взгляда женщины, потянулся к фляжке.
Два... три обжигающих глотка. Огонь волной прокатился по телу. А ему хотелось ледяного душа. Он высунул руку за полог палатки и захватил пригоршней снега. Зубы заломило от контраста, он болезненно сморщился. Его понемногу начало отпускать.
– Хорст, – как сквозь сон, услышал он голос Алины.
Повернувшись к ней, он вопросительно кивнул головой:
– Что?
– Дай мне твою руку, – попросила она. Он прикоснулся ладонью к ее щеке. Алина повернула голову и поцеловала его пальцы. – Спасибо тебе.
– Ну, – буркнул Хорст, убирая руку. – Это... лишнее. – И спросил: – Я пойду?
Алина кивнула:
– Иди.
Он обидчиво нахмурился. Хотя в душе понимал, что вот сегодня он бы не остался.
– У тебя очень сильные и нежные руки, – услышал он, когда заделывал полог палатки с другой стороны. – Нежные – вот что мне было нужно от тебя.
Кепке уже готов был испугаться за себя, потому что за этими словами стояло удовлетворение: его и ее.
«Как же так, – недоумевал он, глядя на светлеющее над головой небо. – Ведь ничего же не было». Но какое-то новое, особое чувство говорило ему, что сегодня было больше, чем все.
Хорст неожиданно улыбнулся: ему вдруг захотелось, чтобы завтра Алина снова оказалась в таком же плачевном состоянии. И будет спирт, будет дрожь в руках, ее податливое тело и тихие стоны...
Он разбудил Крамера: пора на смену. Забравшись в спальный мешок, Хорст широко зевнул. Засыпая, он подумал: «И я опять уйду».
Ему приснился Ларс Шеель с обмороженным до кости лицом. Трясясь от возбуждения, Хорст втирает в кровавое месиво спирт. А командир лукаво смотрит на него: «Да ты, оказывается, извращенец».
18
То место, с которого Алина начала ночную прогулку, представляло из себя площадку одной из двух скальных башен. Собственно, это был «верх» башни, который достаточно широким гребнем соединялся с «большой землей». Одной стороной подножье башни врастало в общий монолит массива, покрытый осыпью, другой стороной уходило в неглубокую расщелину с покатыми склонами. Вторая башня – остроконечная, северо-западной стеной уходящая в пропасть.
