Так Веруся осталась у Антонины Ивановны…
Две недели строгого режима и идеального ухода, разумеется, сделали свое дело – Вере Ильиничне стало намного лучше. Тем не менее Антонина Ивановна настояла на консультации невропатолога, который, как известно, обычно не выезжает на дом, но под ее натиском сдался и навестил пострадавшую.
Молоденький доктор, осмотрев Верусю и проверив лекарства, которыми ее пользовала Антонина Ивановна, подтвердил и диагноз, и лечебную тактику:
– Вы и без меня прекрасно со всем справились, зря только отругали меня по телефону.
– Я и сейчас могу вас отругать, так сказать, лицом к лицу.
– За что же, уважаемая Антонина Ивановна? – с иронией в голосе спросил он.
– А за то, что пройти из поликлиники в соседний дом вы сочли для себя чуть ли не подвигом.
Врач смутился, хотел что-то возразить, но она решительно остановила его, не дав даже раскрыть рот:
– Дискуссия отменяется. Спасибо. Я провожу вас.
Дождавшись, когда за доктором закроется дверь, Вера Ильинична смущенно заметила:
– А не очень ли строго вы с ним? Все-таки врач…
– Врач? – возмутилась Антонина. – Знаешь, чтобы стать настоящим врачом, ему надо еще ртом посрать!
Лицо Веруси вытянулось.
– Господи, что вы такое говорите, Антонина Ивановна! Уж от вас-то я такого выражения не ожидала.
– Это не мое выражение, как ты изволила сказать, а лишь цитата. Я на авторство не претендую. Эти слова вместе с анатомическим пинцетом швырнул в меня хирург во время операции. Давно это было…
– Хирург?
– Ну да, я тогда только что окончила училище. Направление получила в клинику. Проработала всего-навсего три месяца, но была очень уверена в себе – еще бы: красный диплом, преподаватели хвалили, все у меня получалось быстро, споро, стояла на разных операциях у нескольких хирургов, никто не жаловался, никаких претензий, даже отмечали на пятиминутках отличную квалификацию. А тут вернулся из отпуска Пастухов…
– Академик, простите… ваш муж? – перебила ее Веруся.
– Ну, тогда он еще не был ни моим мужем, ни академиком, просто ассистент, даже без кандидатской. Защитился только через полгода.
– Боже, неужели Иван Егорович мог так выражаться? Никогда не поверю!
– А вы, Верочка, поверьте. После фронта, госпиталя, всего, что ему пришлось пережить, он мог и не такое подпустить порой. Правда, очень редко, но, как говорится, метко.
– За что же он так?
– Я ему вместо зажима подала пинцет.
– Всего-то? Каждый может ошибиться, – недоумевала Вера Ильинична.
– Это не всего-то, а серьезный промах. Понимаешь, он протягивает руку, не глядя, а я ему сую в ладонь вместо одного инструмента другой. Он рассердился. Мне бы промолчать, а я возьми да и тявкни в свое оправдание какую-то чушь, вроде того, что сама знаю, потому как вполне квалифицированная хирургическая сестра, не в первый раз… и все в таком духе. Вот тогда-то он и сказал мне эти слова и швырнул пинцет. Запомнила на всю жизнь.
– Ну надо же… А как вы могли после этого с ним работать?
– Могла. С тех пор он без меня никогда не оперировал. Сорок лет, как один день… – Антонина на мгновение задумалась, потом тяжело, опираясь на палку, поднялась и бодрым голосом объявила: – Вечер воспоминаний окончен. Пора ужинать.
– Антонина Ивановна, дорогая, неприятные воспоминания лучше стереть из памяти, а вспоминать и думать только о хорошем, – заключила «несушка».
– Нет Веруся, ты ошибаешься, стереть воспоминания невозможно, их можно только застирать, но пятна все равно остаются…
Через несколько дней Вера Ильинична смогла вернуться к себе домой, а спустя еще неделю приступить к работе. Разумеется, никому и в голову не могла прийти мысль заявлять в милицию, разыскивать преступника и тем более телефонный аппарат – нерасторопность наших правоохранителей давно стала притчей во языцех. Казалось бы, все вошло в свою колею, привычная, размеренная жизнь продолжалась. Однако воспоминания о первом знакомстве с доктором Иваном Пастуховым, которыми Антонина поделилась с Верусей, – и кто меня за язык дергал! – подумала она – всколыхнули в ее душе настоящую бурю. Было бы неверно считать, что она не вспоминала об этом эпизоде прежде, такого просто не могло быть! Однажды на вопрос своей близкой подруги, часто ли она вспоминает Ивана, Тоня ответила: «Я не вспоминаю, я помню, а это совсем разные понятия. Каждый божий день, каждый час, каждую минуту он со мной, в моих мыслях, в моих поступках. Помню все хорошее, приятное и не очень, все радости и огорчения».
Так продолжалось почти семь лет, с тех пор, как его не стало, но давешний разговор с Верой неожиданно, как забытую киноленту, словно прокрутил перед мысленным взором всю ее жизнь.
Незадолго до своей смерти, когда весь мир был озабочен грядущим миллениумом, он вдруг сказал: «Знаешь, мне безумно хочется дожить до двухтысячного года». «Почему только до двухтысячного»? – удивилась Тоня. «Ну, не только, конечно, я согласен жить и дольше, просто интересно, как будет звучать «Первое января двухтысячного года». Согласись, немного непривычно. Потому и любопытно».
Он прожил восемьдесят один год и скончался четырнадцатого января двухтысячного года, а по старому стилю – первого января…
В 1947 году Тоня окончила семилетку. От детской мечты стать врачом пришлось отказаться – отец вернулся с войны с тяжелым ранением, получил инвалидность и с тех пор бесконечно лечился то в госпиталях, то в санаториях. Денег катастрофически не хватало – заработок матери, регистратора в районной поликлинике, не мог обеспечить расходы даже на элементарное питание. Все, что можно было продать из дома, было продано в войну. На семейном совете решили, что лучше Тоне перейти в вечернюю школу, тогда у нее высвободится время, и она сможет подрабатывать в поликлинике санитаркой.
И тут началось…
В вечернюю школу без справки с места работы не принимали – мало ли кто захочет учиться в вечерней школе, для этого работать надо! Ведь школа так и называется: школа рабочей молодежи.
На работу ее не принимали, так как девочке было всего четырнадцать лет, а право работать советская власть из любви и большой заботы о подрастающем поколении предоставляла лишь с шестнадцати лет, когда гражданин получал паспорт. Вот и получалось так: чтобы учиться, нужна работа, а чтобы работать, надо подождать до шестнадцати лет. Этот замкнутый круг напоминал народную присказку: дерни за мочалу – начинай сначала…
Решение подсказала давнишняя подруга матери – по ее совету Тоня поступила в медицинское училище и вечерами работала санитаркой в маминой поликлинике, а на самом деле в поликлинику санитаркой оформилась та же подруга. И все были довольны: главврач поликлиники закрыл глаза на несоответствие анкетных данных новой санитарки с ее реальным возрастом, тем более что работа выполнялась образцово, семья слегка вздохнула, получив небольшую прибавку к своему бюджету, а подруга была счастлива помочь своим друзьям.
