Училище Антонина окончила блестяще и начала работать в одной из московских клиник. Семья почувствовала себя увереннее, хотя зарплата медсестры – тоже кукушкины слезы, но иногда бывали премиальные.
Вскоре с Тоней случилось то, что случилось – первая встреча с «этим хамом и грубияном», как про себя определила она инцидент с доктором Пастуховым.
С огромным трудом, сдерживая слезы, – еще не хватало разреветься и закапать слезами стерильный столик с инструментами! – она достояла до конца операции и пошла в комнату медсестер. К счастью, там никого не было, и Тоня позволила себе всплакнуть, потом успокоилась и стала переодеваться. Ее рабочий день закончился, она собралась уходить и все думала, стоит ли рассказать маме об этом неприятном происшествии.
Раздался стук в дверь. Это было неожиданно и странно, потому что обычно сюда входили только сестры, и никто не утруждал себя проявлением хороших манер.
– Входите, – отозвалась Тоня.
В комнату вошел доктор Пастухов.
Он устало опустился на стул, стянул шапочку, обнажив голову с непослушным ежиком волос.
Она испуганно замерла, почему-то крепко прижав к груди ладони, как это делают некоторые певицы, когда берут высокую ноту, и, не мигая, буквально уставилась на незваного посетителя. Без маски он выглядел совершенно другим человеком, не похожим на того сосредоточенного, строгого, даже хмурого мужчину, что единолично властвовал у операционного стола в окружении ассистентов. У него были большие светло-голубые, можно сказать, небесного цвета глаза, прямой нос красивого рисунка, но жесткие губы, высокий лоб и светлые, словно выгоревшие на солнце, пшеничные волосы.
Тоня впервые видела его таким.
– Я вас задерживаю?
– Нет, – неуверенно ответила она.
– Тогда присядьте на минутку, пожалуйста.
Она села на краешек стула.
– Вас зовут Антониной? – спросил он.
– Да… можно просто Тоня.
– Тоня… – задумчиво проговорил он и повторил: – Тоня… – как бы пробуя на язык ее имя. – Я пришел извиниться. Простите меня за грубость.
Она смущенно молчала, не зная, как ответить, а он продолжал:
– Видите ли, Тоня, в операционной существуют свои правила, и чем раньше вы их выучите, тем будет лучше, а главное, спокойнее и вам, и всем. Первое правило: никогда не вступать в перепалку с хирургом, никогда не выяснять отношения в поисках виноватого, даже если вы уверены в неправоте хирурга. В операционной медсестра – это продолжение рук, мыслей и манипуляций хирурга. Мы должны быть едины в наших помыслах и действиях. В этом половина успеха операции. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Понимаю, – ответила Тоня. Она так растерялась от неожиданного визита Пастухова и еще более от его слов, что кроме односложных ответов ничего не могла из себя выдавить.
– Завтра с утра я оперирую на желчных путях. Вы когда-нибудь стояли на таких операциях?
– Только два раза.
– Значит, завтра будет третий, если, конечно, я прощен. Согласны?
– Может, лучше кто-нибудь из более опытных сестер встанет? – робея, спросила Тоня.
– Надо же и вам когда-нибудь становиться более опытной. Почему не начать прямо завтра?
Девушка молчала, не то раздумывая, не то боясь собственного ответа.
– Решено, – коротко бросил он, быстро поднялся и уже в дверях добавил: – До завтра.
Хирург ушел, а Тоня все еще сидела на кончике стула и думала, как же так получилось, что он все за нее решил, а она не смогла ничего возразить? Тогда зачем он приходил? Чтобы просто извиниться? Бред! Когда это хирурги извинялись перед молоденькими медсестрами! Договориться о завтрашней операции? Еще больший бред: мог просто записать в расписании на завтра ее фамилию – и все. В любом случае она вовсе не возражала еще раз встретиться за операционным столом с этим «хамом и грубияном», даже была рада, хотя и трусила немного.
Так по-настоящему началась их совместная работа. С этого момента по просьбе доктора Пастухова Тонин график точно соответствовал расписанию его операций. С ним считались, его знали и уважали с момента его прихода в клинику в 1947 году, поэтому пошли навстречу.
Студентом четвертого курса Иван Пастухов ушел добровольцем на фронт, день Победы встретил в Праге, красотой которой был очарован на всю оставшуюся жизнь, мог бесконечно спорить и доказывать, что Прага много красивее даже Парижа.
Одновременно с ним ушла на фронт и девушка, которую он когда-то любил или думал, что любил, – студентка третьего курса Ксения. Оба они были из небольшой деревушки, что в Калужской области. Родители их жили по соседству, дружили, и когда дети пошли в школу, упросили учительницу посадить ребят за одну парту. Так и закончили они сельскую семилетку. Потом еще три года учились в Калуге, живя у дальней родственницы Пастуховых, одинокой старушки, у которой с давних пор пустовал второй этаж старинного деревянного дома с просторным двором. Расположились ребята в разных комнатах, благо места хватало. Учились прилежно, по воскресеньям ездили домой, а в будни наезжали родители – то к Ивану, то к Ксении. Старушка ухаживала за ними как могла: порой напечет пирогов, порой и обед приготовит. А ребята помогали ей: в четыре руки в доме приберутся, в огороде поработают. Словом, жизнь текла совсем идиллическая.
Дружили Иван с Ксенией, как брат и сестра. Он был первым в школе по точным наукам, она увлекалась историей, литературой и с трудом одолевала премудрости математики и особенно химии. Бывало, запнется на какой-нибудь задачке, спросить у Ивана из гордости не хочет и сидит, пыхтит, вся в слезах. А он сразу догадывался: если не спустилась вниз, в залу, значит, что-то у нее неладно. Тогда заходил к ней, вмиг все объяснял.
«Я и сама собиралась так решить, только сомневалась», – оправдывалась Ксения, не желая признать себя побежденной. Иногда Иван в шутку щелкал ее по лбу, приговаривая: «Эх, ты, дубинушка, чего тут мудрить – ничего сложного». Она не обижалась, но обязательно отвечала: «Сам дурак»!
Если у Ивана все было четко расписано – когда тренировка по волейболу, когда надо в огороде картошку окучить, когда в кино сходить, то Ксения просто следовала за ним, не утруждала себя никакими графиками и расписаниями. Если он спрашивал ее, хочет ли она пойти в кино, Ксения неизменно отвечала: «Я – как ты». Если он приносил домой новую книжку, она обязательно вслед за ним прочитывала ее и на вопрос, понравилась ли ей книга, отвечала вопросом на вопрос: «А тебе»? Выслушав его мнение, всегда соглашалась с ним.
Однажды – это было в десятом классе – он рассердился и ляпнул:
– Ну что ты, как Володя Ульянов, всегда твердишь «как ты, как ты»!
Она удивилась:
– При чем тут Ульянов?
– А при том, что в детстве он всегда старался подражать старшему брату и чуть что твердил: «Я как Саша». Я считаю, что и в революцию он пошел из-за желания продолжить дело казненного брата.
