«Он мог его уничтожить, – всегда поддразнивал уже подросший мальчик соседа, только для того, чтобы послушать продолжение истории. – Для кого ему было хранить этот архив?»
«У графа Стомбальо были наследники, – загадочно улыбаясь, говорил сосед. – Легенды – они не врут, они могут что-то приукрасить или изменить детали, но суть остается. И главное здесь – отделить вымысел от истины». Да, отделить вымысел от истины было нелегко, но старик учил его. «Давай рассуждать, – говорил он, – люди не меняются уже сотни тысяч лет. Они могут строить сверхмашины и летать в космос, но всегда остаются людьми. И значит, поступки их всегда продиктованы только двумя причинами: объективными – назовем их жизненными обстоятельствами – и субъективными – назовем их природой человека. Все остальное – воспитание, привычки, условности и нормы, наши представления о себе, – все это призрачно и „работает“ только в спокойной обыденной жизни. Все улетучивается как дым, как только надо принимать важные решения». Да, прав старик, тысячу раз прав. Он прочитал тысячи статей в старых газетах, просмотрел сотни документов, изучил множество книг. Он знал, о чем говорил. Он мечтал найти архив графа Стомбальо. Мальчик, с замиранием сердца слушавший старика, сначала тоже хотел найти архив – открыть новые документы, написать недостающие страницы истории, прославиться. А потом мальчик повзрослел, и в голову его пришла новая мысль. Но он не торопился ее высказывать, он продолжал сотый, тысячный раз выслушивать рассуждения старика. А тот говорил: «Большую часть своей жизни граф прожил в нашем городе и никуда не выезжал. А в тысяча девятьсот восемнадцатом году он вдруг уезжает. Ему было в то время уже девяносто лет! Конечно, он был крепкий еще, здоровый, но скажи, разве он покинул бы свой дом, если бы не крайние обстоятельства? Революция семнадцатого года… Он должен был понять, чем это может закончиться, ведь он был умный, образованный, дальновидный. Знаешь, куда мог поехать старый человек, сорваться с места, бросить дом? Я тебе скажу, я ведь тоже уже старый. Он мог поехать только к родным. Если бы у него никого не было, он никуда бы не уехал». – «Но ведь он мог, испугавшись, уехать за границу. Переждать там. Почему вы думаете, что он поехал куда-то еще?» – «Потому что в девяносто лет нет времени ждать и страха за свою жизнь нет. В девяносто лет есть страх только за своих близких». – «Но идет Гражданская война, уезжать было трудно, очень трудно. Опасный путь, далекая дорога. Ради чего? Вернее, ради кого? Значит, ради дочери, так?» – «Правильно, он мог сорваться только ради нее, значит, легенды не лгут – у графа Стомбальо была приемная дочь или кто-то еще, но это не важно. Допустим, что дочь. Думай дальше, глубже смотри, – направлял рассуждения старик, – зачем ему так надо было повидать дочь? Не обращай внимания на условности и сентиментальность – „попрощаться, взглянуть в последний раз“. В девяносто лет, в условиях войны и разрухи, в период неопределенности и нестабильности человеком руководят инстинкты. Итак, зачем он мог поехать?» – «Он должен был что-то ей передать». – «Молодец! Передать, сказать, показать, предупредить… им двигал инстинкт самосохранения. Он должен был что-то спасти».
Занятый своими мыслями человек тем не менее продолжал наблюдать за окружающими. Собственно, все уже закончилось. Машины «скорой помощи» увезли пострадавших, площадку огородили, множество каких-то людей в форме и штатском крутились вокруг, как будто исполняя странный ритуальный танец. Ребят попросили не расходиться, и они молча сидели на обочине дороги, уставшие и подавленные. Это молчание было ему выгодно, можно было снова вернуться к рассуждениям.
Старик убедил его, что граф Стомбальо поехал к своей дочери, чтобы передать ей что-то важное. «Значит, – задавался естественный вопрос, – он повез свой архив? Но тогда мы никогда не найдем его. Мы даже не знаем, в какой город мог отправиться Стомбальо». – «Не торопись, – усмехался сосед, – помни о природе человека. Рассуждай. Ты же сам говорил – дорога опасная, дальняя, а ему девяносто… Ты сам как бы поступил?» – «Я бы спрятал где-нибудь…» – «Люди не меняются на протяжении веков, – с удовлетворением повторял старик, – не потому ли археологи находят клады?» – «Граф зарыл свои сокровища, в смысле свой архив, – оговорившись, он тогда впервые произнес вслух то, о чем уже давно думал, но старик не заметил этого или сделал вид, что не заметил, – и поехал рассказать дочери!» – «Я думаю, что он мог даже сделать карту, – медленно произнес сосед, – значит, должны были остаться черновики или пометки. Надо искать. И не забывать про наследников, ведь если легенды не сильно преувеличивают, то дар исцеления должен передаваться по наследству. Можно проследить за появляющимися народными целителями». Они вместе искали. Они пристально следили за экстрасенсами. Большинство из них оказывались шарлатанами, некоторые действительно исцеляли, но к графу отношения не имели. Но на целителей они особенно и не надеялись, а вот документы… Все сохранившиеся документы они просматривали снова и снова, искали ребусы, загадки, намеки. Вензель графа Стомбальо снился ему ночами в самых разных вариантах. Поэтому, увидев колечко на руке Ани, он не сомневался ни секунды – это был вензель графа Стомбальо! Он украдкой посмотрел на Анечку – она сидела грустная и опустошенная. Руки, положенные на согнутые колени, лежали безвольно и устало, голова опущена, ветер легко перебирает растрепанные волосы. Красивая. Влюбить бы ее в себя да по-настоящему, чтоб себя забыла, но времени нет на это, да и силы жалко тратить. А сил понадобится немало, вокруг нее много вьется ухажеров, да и капризная она, наверное, как все красивые богатые девчонки. Нет, не будет он специально тратить силы. И потом, она же ничего не понимает. Крутит колечко на пальчике и не знает, что наследница графа. Смешно. Ну что ж, надо ехать в Москву, в семье наверняка сохранилось что-нибудь. Какие-нибудь старые письма, которые никто не перечитывает, фотографии, которые никто не смотрит. Он поедет в Москву. Здесь ничего интересного уже не будет, да и опасно находиться все время рядом с ней. Он себя знает: подстегиваемый желанием все узнать, он может не сдержаться и начать делать какие-нибудь намеки, а это совсем лишнее. Ему было странно, что никто из ребят не обсуждает способности Ани. Сам он не мог позволить себе даже намеком вывести разговор на эту тему, но почему другие молчат, неужели они ничего не заметили? Он недоумевал потому, что не слышал, как Егор, подойдя к Анечке и наклонившись к самому ее уху, прошептал:
– Это у тебя от бабушки, да?
Аня доверчиво подняла на него глаза:
– Я не знаю, Егор, правда, не знаю. И я не могу сейчас это обсуждать. – Потом вдруг, испугавшись, что он может обидеться и больше не заговорит на эту тему, она схватила его за руку. – Давай поговорим, когда не будет вокруг столько народу. Пожалуйста, ведь мне совсем не с кем обсудить это…
– А Антону доверим твою тайну? – Егор произнес это немного лукаво, в интонации подчеркивалось, что можно ответить «нет» и не будет в этом ничего страшного, но Анечка все равно услышала в голосе плохо скрываемую тревогу за друга – вдруг она ему не доверяет? Егору было бы это неприятно – Аня это поняла. Ей стало смешно.
– Тайны-то уже нет, Егор, – произнесла она смиренно, – просто я не хочу это обсуждать ни с кем, кроме тебя, – она даже не стала делать театральной паузы, – и Антона. И еще Юльки.
