Андрей отключил телефон. Ему хватило самообладания не броситься к окну, чтобы понять, откуда подсматривал за ними невидимый наблюдатель. Он просто опустился на стул и обхватил голову руками.
Аня, все еще напуганная, тихо спросила:
– Кто звонил?
– Ошиблись номером, – не поднимая головы, глухо сказал Андрей. – Прости меня, Аня, и лучше уходи.
Аня не стала проявлять вежливость. Она молча поднялась и пошла к выходу. Но Андрей снова остановил ее.
– Я могу зайти? – Он не смотрел на нее, но было видно, как ему нелегко.
– Конечно, Андрюша, – Аня не посмела отказать ему в этой малости, – конечно, заходи. – Она помолчала и, чтобы хоть как-то смягчить нанесенную ему обиду, непроизвольно добавила: – Я пока ничего никому говорить не буду.
– Спасибо, Аня. – В голосе Андрея не слышалось радости, но в нем была благодарность. – Давай я тебя отвезу, а то уже поздно.
Они вышли из дома, когда снова зазвонил телефон. Теперь уже у Ани.
– Привет, дорогая! – Голос Антона, такой близкий, такой ласковый и такой далекий, переполнил чашу Аниного терпения. Она разрыдалась. – Аня, что случилось? – Антон не просто спросил, он закричал.
– Ничего, Антон, ничего, – сквозь слезы бормотала Аня, не обращая внимания на идущего рядом Андрея, – просто я ужасно соскучилась, и у меня был нелегкий день, и еще у тебя нет российского гражданства, и у тебя будут проблемы с пропиской и работой, и еще…
– Во-первых, у меня российское гражданство, и у меня не будет проблем с работой, – Антон сказал это почти спокойно, но постепенно голос его наливался раздражением, – во-вторых, я через четыре дня приеду, так что потерпи, это уже недолго. А в-третьих, – добавил он уже с заметной досадой в голосе, – хватит наконец слушать всяких козлов. – Он помолчал и добавил чуть мягче: – Ладно, приеду – разберусь. Целую. И прекрати рыдать.
Андрей молча открыл дверцу машины, молча довез Аню до ее дома, молча проводил ее от машины до подъезда. Около двери он остановился и только теперь произнес:
– Я все равно могу завтра зайти?
Аня кивнула.
Мама с удивлением и тревогой посмотрела в заплаканные глаза дочери.
– Анечка, что случилось?
– Ничего, мам, ничего. – Аня села на диван. – Мы поговорили с Андреем, но это было нелегко. Он попросил пока не рассказывать никому ничего…
– Ты оставила ему надежду. – Мама не спрашивала, мама скорее утверждала. – Зачем? Ты что, не уверена в Антоне? Или в себе?
– Да нет, мама, не в этом дело… – Аня не знает, что сказать, ведь разумного объяснения ее поступку нет. Со стороны посмотреть, она действительно оставила Андрею надежду, и действительно непонятно, зачем она это сделала. Неужели она чувствует свою вину перед ним? Или неуверенность? Нет, она верит Антону и знает, что сама любит его. Тогда почему она разрешила Андрею приходить?
Наталья Сергеевна смотрит на Аню, не спрашивая ее больше ни о чем. Что происходит с ее девочкой? Раньше она не была такой неуверенной в себе. И не была такой чувствительной. «Это хорошо, что она изменилась, – думает мать, – она больше думает о людях, больше тревожится о чувствах других, больше задумывается о последствиях своих поступков. Это хорошо. Но это трудно».
– Самое трудное, дочка, – это выбрать золотую середину, – как будто продолжая начатый разговор, сказала вдруг мама.
Аня удивленно посмотрела на нее. Она не совсем поняла, о чем идет речь. И мама пояснила:
– Нельзя обижать людей, но нельзя и становиться безвольной куклой в руках тех, кого ты жалеешь, тех, кто вызывает у тебя сочувствие или даже чувство вины. Ошибки нужно и можно исправлять, людей можно и нужно понимать. И жалеть. И сочувствовать. И помогать. Но нельзя никому позволять просто использовать твое сочувствие для каких-то своих целей, – мама улыбнулась, – особенно во вред тебе.
На следующий день в Москве разразилась гроза. Яркие вспышки озаряли темные облака, покрывшие городское небо, а тяжелый гром гулко метался между домами. Крупные редкие капли, упавшие на землю вместе с первым порывом грозового ветра, буквально через несколько минут превратились в сплошную водяную стену, обрушившуюся на город.
– Даже не думайте приезжать, – строго сказал отец по телефону, – у меня все есть, и вообще, отдохните хоть денек. Тем более такой ливень – еще утонете где-нибудь.
Он шутил, но на самом деле в отдельных районах затопило городские тоннели, на дорогах глохли машины, залитые водой почти до окон, а по тротуарам по колено в воде шли люди, неся в руках босоножки и кроссовки.
– Мам, давай сегодня посмотрим старые фотографии, – сказала Аня, стоявшая у окна, пока мать разговаривала по телефону, – мы с тобой давно собирались…
Да, они собирались посмотреть сохранившиеся фотографии и бумаги давно, с самого первого дня, как только Анечка вернулась из Крыма. История графа Стомбальо не была раньше известна родителям Ани, и, честно говоря, они не очень верили в свою причастность к ней. Да, дар исцеления передавался в семье из поколения в поколение – об этом семейные предания рассказывали, но о графе и его архиве ничего известно не было. А про кольцо с вензелем отец сказал просто: «Это может быть и вензелем, но может быть и просто красиво изогнутым ободком. S-образная форма – не самая редкая в искусстве». Аня понимала, что он прав, тем более что отец высказывался не категорично, а просто с известной долей сомнения. К этой теме они возвращались постоянно, но разобрать большую коробку, задвинутую на верхнюю полку антресолей, пока не удосужились: все какие-то дела, все какие-то причины. И вот теперь по случаю дождя появилось время. Забравшись на табуретку, Аня с трудом вытащила тяжелую темную коробку. Смахнув скопившуюся пыль, она опустила коробку на пол, покрытый мягким ковром, и сама уселась рядом. Коробка была старая, но довольно крепкая, крышка закрывала ее плотно, поэтому не было никаких веревочек или резинок. Аня немного задумчиво погладила крышку, как будто приласкала, и наконец открыла коробку.
Есть в этом что-то волнующее и трогательное, как будто ты прикасаешься к чему-то забытому и от этого немного таинственному. Мгновенно осознанное чувство Истории не как учебника, а как чьей-то конкретной жизни, с ее повседневными делами – покупками, болезнями, радостями и горестями и даже просто настроением, – это чувство вдруг заполнит всего тебя и уже больше никогда не покинет. Будут проходить года, будут меняться взгляды и чувства, но каждый раз, столкнувшись с прошлым в любом его виде – будешь ли ты смотреть исторический фильм, читать ли книгу или проверять у сына уроки, – ты вновь и вновь будешь чувствовать легкий толчок изнутри, и тогда чуть расширятся твои глаза и слегка собьется твое дыхание: люди, это такие же люди, как мы, и чувствовали они так же, и любили так же, и мечтали, и страдали.
Аня с мамой перебирают старые бумаги и фотографии. Мама рассказывает про тех, кого знает, но знает она, к сожалению, далеко не всех. На каких-то фотокарточках есть надписи, а какие-то они откладывают в отдельную стопку: об этом человеке нужно спросить у папы, он должен знать.
