Мишель пришел как раз в тот момент, когда я отвечала на звонок матушки Иоанны из Спасского монастыря. Она позвонила, прервав мои очередные тщетные попытки не думать о поцелуе Стаса.
– Ириночка? – голос у матери Иоанны сильный, звучный, с едва уловимым украинским акцентом. – Это из Спасского монастыря…
– Здравствуйте, матушка Иоанна. – Я почему-то сразу поняла, что это именно она. – А Ирины нет, она в отпуске.
– Понятно, так это, наверное, Ксения? – Мне стало приятно, что она меня знает.
– Да, матушка, это я. Ирина предупреждала, что мы должны подписать вам дефектную ведомость… – Я тороплюсь показать, что мы не забыли про нее, чтобы тоже сделать что-то приятное.
– Спаси вас Господь, – благодарит она, – Ксения, я приеду, скорее всего, на следующей неделе.
– Хорошо, я буду ждать.
В этот момент и зашел Мишель. Я улыбнулась и помахала ему рукой, дескать, проходи, присаживайся, я сейчас. В этот момент в разговоре с матушкой возникла непроизвольная пауза, и я, подумав, что прервалась связь, осторожно сказала в трубку:
– Алло?
– Все будет хорошо, Ксения, – ласково прозвучал украинский говорок матушки. – До свидания. Спаси Господь.
– До свидания, – немного растерянно ответила я и положила трубку.
Солнечный луч привычно разбудил мальчишку, без сил свалившегося около чистого камня. Андрейка поспал совсем немного, но, почувствовав солнце на своей щеке, открыл глаза, повел занемевшими плечами, чуть потягиваясь, и вскочил на ноги. Сильными, резкими движениями растер озябшее тело, стряхнул со штанов приставшие травинки, внимательно посмотрел на камень, ласково провел рукой по глубоким царапинам медвежьего следа и пошел домой. Когда уставший Андрейка, держа в руках мокрую грязную рубаху, поднялся на крыльцо, отец понял все без слов. Но Андрей, сев за стол и придвинув предложенную ему кружку молока и кусок теплого хлеба, все равно начал рассказ. Только закончить его он в этот день не успел. Потому что вдруг истошно заголосила на улице соседка, захрипел надрывно колокол, и сотни голосов слились в один голос беды: «Пожар!»
В тот жуткий день выгорело две улицы. Начавшись с выпавшей из печи головешки, незамеченной, неприбранной, заклятой, огонь мгновенно почуял свободу и рванулся вверх – по половикам и стенам на крышу, на открытый воздух, а там разгулялся на свежем ветерке, разошелся, треща и разбрасывая вокруг искры, щепки, и перекинулся на соседние избы. Охватывая сухое дерево срубов со всех сторон резко и сразу, не давая возможности ни вырваться из его объятий, ни уклониться от них, он летел быстро и яростно, сея страх, отчаяние и боль. Всем миром встали на пути разгулявшегося пламени. И тут уж никто не разбирал, чей дом, чья живность. Вода, песок, багры, крики, плач, вой – все смешалось.
В один из моментов увидел Андрейка священника и подивился: старик в одном исподнем, без длинной рясы, засучив рукава, тащил тяжелые ведра с водой. Его волосы спутались, на щеках и почему-то на носу виднелись следы копоти и сажи, а борода висела спутанными клочьями. Светлая рубаха была порвана, но старик не обращал на это внимания. Он нес воду. Только иногда он останавливался, чтобы перевести дыхание, и приговаривал как будто только для себя: «Грехи наши тяжкие. Ох, грехи наши. Веры мало, смирения нет, наказание нам за грехи наши» – и снова тащил воду, бесстрашно подходя к самому пламени.
Мишель молча смотрит на меня.
– Как жизнь, Мишель? – я пытаюсь говорить легко и шутливо. – Что нового в большом мире?
– Что с вами, Ксения Андреевна? – Мишель, как всегда, спрашивает чуть насмешливо. – Вы как будто не в себе?
– Что, сильно заметно? – я говорю совсем не жалобно, а скорее спокойно, как будто подыгрывая ему.
– Нет, со стороны и не скажешь, – Мишель смотрит мне прямо в глаза, – это я сердцем чувствую.
– Вот только про любовь не надо, – привычно отшучиваюсь я. – А то, знаешь ли, женщины такие фантазерки, из одного слова целую повесть выдумают.
Или из одного мимолетного поцелуя неземную любовь придумают – этого я, понятное дело, не сказала. Но подумала.
– Будет вам, Ксения Андреевна, – Мишель насмешливо и укоризненно покачал головой, – кто тут про любовь говорит? Я – только про сердце.
Мы смеемся.
– Что у вас случилось-то, а, Ксения Андреевна? – Вот в этом весь Мишель: пока не получит ответ на свой вопрос, не отстанет. Можно его отвлекать, отшучиваться, переводить разговор на другое… все бесполезно. Если спросил – будь добра ответить.
– Да ничего, Мишель, ничего не случилось, просто устаю немного и потому сплю плохо: и здесь работы прилично, да и незнакомое все, а вечером на раскоп надо. Устаю.
Я кривлю душой, и мне это неприятно. Вообще-то я Мишелю не вру никогда. Если я не хочу ему говорить правду – ну мало ли что личное бывает! – то говорю прямо: тебя, мол, это не касается, отстань. Он не обижается, у нас такие отношения. Почему я сейчас так не сказала?
– Не хотите говорить – не надо, – тут же обиженно реагирует Мишель, – но что-то я вас раньше на вранье не ловил, Ксения Андреевна. А я, может, помочь могу…
– Не можешь, Мишель, – я не отрицаю, что говорила неправду, и именно поэтому вижу, как у Мишеля добреют глаза, – может быть, потом, позже…
Мишель кивает, дескать, ладно, проехали.
– Кстати, о раскопе, – бодро переводит он разговор на другую, как ему показалось, тему. – Вы слышали? У Дрозденко опять неприятности – грузовик сторожа задавил. Насмерть. Вот не везет человеку…
Что произошло со мной в ту секунду – я не знаю. Как я не умерла от разрыва сердца? Я не вскочила, не вскрикнула, не упала в обморок. Только что-то холодное-холодное разлилось в груди и тоненько загудело в ушах. И еще комната как-то странно качнулась из стороны в сторону.
– Ксения Андреевна, – Мишель неожиданно подходит ко мне и берет меня за руки. Он не выглядит ни насмешливым, ни ироничным, лишь внимательным и, пожалуй, встревоженным. – Ксения Андреевна, это несчастный случай.
– Несчастный случай и подстроить можно, – непроизвольно цитирую я вчерашний подслушанный разговор. Комната снова приобрела свои обычные очертания, а холод в груди сменился гулкими ударами сердца. – Мишель, я должна туда пойти.
Я гляжу на часы – около двенадцати.
– Зинаида Геннадьевна, – я поднимаюсь и иду в комнату бухгалтерии, – я должна уйти пораньше на обед…
Видимо, у меня все-таки что-то было написано на лице, хоть я и старалась говорить спокойно, потому что Зинаида Геннадьевна ничего не стала спрашивать, а только поспешно и с сочувствием сказала:
– Конечно-конечно, Ксения Андреевна, можете даже задержаться, сегодня вообще неприемный день, так что посетителей не должно быть.
– Спасибо, возможно, что и задержусь, – немного рассеянно говорю я и, быстро накинув куртку, иду на раскоп. Мишель пошел со мной.
