– Андрейка, скорее, они опять камень уничтожить хотят! – Анна стоит у ворот, не решаясь зайти в чужой двор.
Андрейка, услышав ее звонкий голосок, выскакивает из сарая, в котором складывал наколотые дрова.
– Скорее, пойдем, – девушка тянет его за руку, – там опять все кричат…
Они прибежали на площадь, когда все уже расходились. Священник, сердито хмуря брови, разгонял людей, приговаривая:
– Нашли место для спора, чуть не подрались перед храмом Божьим, мало вам наказаний? – Потом, повернувшись к церкви, широко осенил себя крестным знамением и опустился на колени. – Прости им, Господи! Ибо не ведают, что творят…
Вслед за ним опустились на колени те, что остались на площади перед храмом.
Андрейка молится вместе со всеми, но в голове у него все время вертятся слова Аннушки, которые она говорила по дороге, пока они бежали: «Они решили разбить камень на маленькие кусочки. Они сказали – запалим костер вокруг, а потом – водой, и так несколько раз – тогда камень сам треснет и развалится. Потому что не выдержит злой дух священного огня. Но не все так хотят, потому и кричали, кто-то даже драться начал…» Молится Андрейка, повторяет слова молитвы, а в голове только одно: «Спасти камень нужно, спасти любой ценой, спасти…»
Телефонный звонок был просто очередным. Я не почувствовала никакого толчка, не пробежал по коже мороз, не вздрогнула я, как от неожиданности. Ничего такого. Обычный телефонный звонок, обычное мое «алло».
– Что ж так рано спать-то ложишься? – уверенно-насмешливо говорит мужчина, и я тут же узнаю его – это он звонил мне, предупреждая, чтобы я «не вникала». Вот теперь полный комплект: я почувствовала и мороз по коже, и вздрогнула, и онемела.
– Что молчишь?
Я продолжаю молчать. И не из принципа, а просто не могу вымолвить ни слова.
– Ладно, хорошо еще, что дышишь тяжело, так мне хоть слышно, что ты там не умерла от страха, – насмешливый голос совсем не похож на тот, ленивый, который я слышала у камералки. Эта мысль приводит меня в чувство
– Извини, я отвлеклась немного, ты что-то говорил? – Эта тирада, произнесенная с намеренной издевкой, далась мне с большим трудом. Я ведь на самом деле не такая смелая, просто, во-первых, я уверена, что по телефону мне ничего не сделают, а во-вторых, голос ну абсолютно не похож на голос того, кого Стас назвал убийцей.
– О, какие мы смелые, – похоже, он действительно удивлен, – надо же. Молодца. Ладно, ты помнишь, о чем тебя просили?
– Конечно, стараюсь изо всех сил, – я пытаюсь продолжить в том же тоне – издевательском, – каждое утро повторяю «только бы не забыть, только бы не забыть».
– Я не шучу, Ксения Андреевна, – вдруг серьезно говорит мужчина, – я вас серьезно предупреждаю – не вникайте, а делайте, что вам говорят.
От его тона и от того, что он вдруг стал обращаться ко мне по имени-отчеству и на «вы», мне стало страшно. Страшнее, чем первый раз. Я услышала не просто угрозу, а деловую меру. И от этого стало не по себе.
– Что говорят? – мой голос задрожал, я спрашиваю без издевки, я просто и правда не поняла, о чем это он. – Кто мне и что говорит?
– Вы поймете со временем, – интеллигентность его тона страшнее угроз, – поймете.
В трубке раздались короткие гудки, и я, отключив телефон, осторожно положила его на стол. Что я сделала такого, что вызвало этот звонок? Я стараюсь проанализировать: прошлый раз я сравнивала следы на камне и царапины на теле убитого бомжа. И после этого мне позвонили и сказали «не вникать». Потом никто не звонил. Не звонили, когда я просто работала в камералке. Не звонили, когда я подслушала разговор под окном камералки. Правда, в тот день я ни с кем это и не обсуждала. А вот вчера вечером, после такого напряженного дня, – позвонили. Правда, я уже спала, поэтому позвонили сегодня. Мысли сумбурные, нелогичные. Вообще-то я ничего не сравнивала, кажется. Информации было много, событий много, но я не делала никаких выводов. Или делала? Что-то плохо помню – так много всего было. Начинает гудеть голова: я не понимаю, почему мне позвонили. Не понимаю! Прошлый раз я поняла сразу, а сейчас все как-то неправильно, что-то я упустила. Что-то я сделала такое, чего сама не осознаю. Что? Что?!
Весь день я периодически возвращалась к этому вопросу: что я сделала? Почему мне позвонили? И еще: он сказал «делайте, что говорят» – это о чем? Может быть, это мне еще предстоит? Может быть, мне еще скажут? Может быть, тот, другой, который звонил Стасу, это он должен мне позвонить и сказать что-то? Но почему мне – ведь камень у Стаса? Не понимаю. Не понимаю!
Мишель позвонил уже в конце дня и, извинившись, сказал, что зайти сегодня ну никак не может – какие-то срочные дела. «Вы не обидитесь, Ксения Андреевна? Я, честное слово, не могу вырваться!» – «Конечно, Мишель, конечно, я все понимаю, приходи, когда сможешь». – «Вы правда не сердитесь?» – «Правда, Мишель, правда». – «Если очень нужно, то я…» – «Мишель, хватит. Я же сказала – приходи, когда сможешь». Этот недолгий, но очень эмоциональный разговор немного приободрил меня. Приятно, что не забыл, приятно, что искренне переживает, приятно, что готов даже пожертвовать чем-то, если вдруг мне срочно понадобится что-то. Да. Приятно. Но что хотел от меня звонивший незнакомый мужчина?
Вечерний раскоп тих, как обычно. У вагончика, где раньше сидел сторож, теперь дежурит молодой парень в форме какой-то охранной фирмы. Вчера его еще не было. Парень спрашивает у меня фамилию и приветливо кивает: проходите, мол, все в порядке. Я интересуюсь, есть ли кто-нибудь на раскопе. Задаю вопрос просто так, зная ответ, хочу еще раз убедиться, что его голос не похож ни на голос незнакомца с раскопа, ни на голос звонившего мне сегодня. Да, я понимаю, что это ненормально, что это похоже на сумасшествие, на паранойю, но… Слава богу, голос совсем другой.
Я подхожу к нашему сараю: лотки, как всегда, аккуратно поставлены Катенькой у входа, тетради стопочкой лежат на столе. Совсем немного лотков сегодня. Это и понятно – пошли уже предматериковые отложения, а там находок обычно немного, может, еще в ямах будет чуть больше, но и самих ям может быть мало. Так что работы немного, и я справляюсь довольно быстро. Закончив, я тоже складываю все аккуратно и какое-то время просто сижу на нашей большой скамейке, подперев голову рукой. Сижу и смотрю в окно без рам. Я не устала. Я просто оттягиваю момент, когда пойду к камню. Я пойду к нему обязательно, только я боюсь. Боюсь, что камень все еще холодный, что он не начал оттаивать, что он еще не ожил. Поэтому и сижу тут. Ладно, сколько ни сиди, идти все равно надо. Я встаю, но направляюсь почему-то не к выходу, а в соседнюю комнату. Зачем? Да не знаю, просто посмотреть, нет ли там Стаса. Это я осознаю уже потом, я понимаю, что пошла туда именно за этим, только тогда, когда увидела его озорную улыбку, его блестящие глаза, почувствовала его руки, обнявшие меня нежно и властно, и услышала его «наконец-то». Больше не было произнесено ни слова. Мы целовались, как школьники, – жадно, страстно и бестолково, не замечая времени, не задумываясь ни о чем. Только когда Стас прошептал «поехали ко мне», я наконец пришла в себя.
