Катерина взяла себя в руки, пытаясь обдумать это все. Она знала, что волнения новой любви скоро уничтожат их мир.
Она помнила, как, противясь своей природе, Сиед вначале так же жаждал обладать Умэдом; как конюху запрещали вступать в другие отношения. И вскоре, когда необычный порыв Сиеда прошел, Умэду пришлось наблюдать с печальными глазами, как через кровать его господина проходят разные мужчины. Так часто она могла видеть из окна своей спальни, как он сидит на корточках под франжипани, на его красивом молодом лице не было никакого выражения. У него на голове извивался тюрбан, Умэд медленно крутил в руке большой кремово-желтый цветок с дерева.
Она вспомнил о том, что ей рассказали, как он выкрикнул имя Сиеда, когда у него на шее затянули петлю.
Катерина начала себя чувствовать, как Умэд. Сидя в кресле в темном углу, она словно сидела под франжипани, одинокая и разочарованная, полная печальных и далеких мыслей. Ее руки умерли. Катерине больше не хотелось видеть, как Сиед наслаждается им. Она мучилась воспоминаниями. Ей хотелось ощутить жар его тела. Его крестьянские руки, его большой рот. Его горящее желание.
Катерина получала свою долю Гадж Сингха каждую ночь, но ей всегда этого было мало. Он приходил поздно, после того как Сиед засыпал, и к этому времени она изводила свое тело, гладя и достигая радости. Когда он открывал дверь, мускусный запах ее желания парил в комнате; к тому времени, как он касался ее, она была на грани.
Катерина любила момент его первого прикосновения: ртом к ее рту, пока кончик его среднего пальца нежно, невероятно нежно, открывал ее плоть. Она почти переставала дышать, когда кончик его пальца медленно путешествовал по ее ноге до вершины холма, где стоял часовой. Затем часовой и кончик пальца начинали сражаться, танцуя вокруг друг друга, нанося удары; парируя. Катерина выдыхала, начинала двигаться и стонать.
Пока он был там, это длилось вечно.
Даже когда он кончал, он продолжал целовать и ласкать ее.
Когда Катерина держала его блуждающие руки, слишком измученная, чтобы терпеть ласки, он шептал ей на ухо нежные слова.
Катерине никогда не поклонялись так. В обычном легкомысленном хаосе Парижа с Радьярдом, теплой платонической дружбе с Сиедом, последними сношениями с любовниками она знала удовлетворение, но никогда не испытывала на себе чье-то восхищение. Гадж Сингх приходил к ней с восторгом. И пока не наступало время ему уходить — перед самым рассветом, часть его продолжала любить ее. И через несколько минут после его ухода, погружаясь в сон и просыпаясь, она начинала болеть им снова.
Катерина не признавалась Сиеду, даже несмотря на то, что это могло облегчить ей доступ к Гадж Сингху. Эта тайна противоречила основе их долгих отношений, но какой-то инстинкт предупреждал ее: молчи. Она предполагала, что, если Сиед увидит, как они занимаются любовью, он будет уничтожен. Глубину их страсти было невозможно скрыть — масло не может не гореть, если к нему поднесут огонь. Катерина чувствовали, что Сиед, борясь со своей несчастной любовью к слуге, не сможет справиться с правдой.
Вскоре она не захотела больше присутствовать при совокуплении двух мужчин. Это заставляло ее чувствовать себя несчастной. Но Гадж Сингх не хотел об этом слышан, он утверждал, что, если она уйдет, то он не сможет возбудиться, не сможет изображать, и тогда Сиед разозлится, даже сойдет с ума и разрушит все.
И Катерине пришлось это выдержать.
Таким возбужденным становился Гадж Сингх с Катериной, таким пресыщенным и утомленным, когда любил ее каждую ночь, что для него стало непереносимым испытанием терпеть хозяина. Он пожаловался на это Катерине; Гадж Сингх говорил, что не может продолжать, что полон презрения к себе. И тогда внезапно через три дня он потерпел неудачу в постели с Сиедом. Принц не мог никак заставить отвердеть прекрасную плоть слуги. Сиед останавливался и начинал заново, останавливался и начинал заново, и в желтом свете все блестело от его попыток, но ничего не произошло.
Гадж Сингх пытался тоже, старался изо всех сил. Он всматривался в тень, чтобы увидеть ее роскошный силуэт и возбудиться, как раньше. Слуга пытался закрыть глаза и оживить свою страсть. Первый захватывающий момент касания ее ноги; сумасшедшее совокупление у неподвижных каменных стен, медленное изучение ее многочисленных секретов в полусвете полуденного солнца; путешествие в нее, когда он стоял рядом с цистерной с водой, обозревая долину; исследование по ночам каждого изгиба желания.
Он думал о том, как она сводит его с ума — не просто своей красотой, но своей агрессивной несдержанностью, удовольствием без запретов, своей направляющей рукой.
Но как только воспоминания начинали возбуждать его, усилия Сиеда мешали ему, возвращая разум к настоящему, сдерживая поток крови. На второй день Катерина и Гадж Сингх заметили, что Сиеда начало одолевать тяжелое мрачное настроение. Он сидел угрюмый, печальный. После часа тщетных усилий он отпустил слугу презрительным взмахом руки.
Позже Сиед сказал:
— Кэт, я думаю, что теряю его. Но я собираюсь убедиться, что это не так.
Этой ночью Гадж Сингх признался Катерине:
— Мне следует уйти; я знаю, если я не уйду быстро, то все плохо закончится.
Катерина попыталась успокоить его. Она превозносила милость в характере Сиеда.
Слугу это не впечатлило. Он сказал:
— Послушай, ты ничего не знаешь о королевской семье. Правда, что на какое-то время королевская кровь может стать человеческой, даже на долгое время, но никогда не забывай, что в ней сидит дьявол, который никогда не умирает. В нужный момент, момент пренебрежения, он оживает и берет верх над всем хорошим.
Доброта короля — странная вещь. Она заключается не в справедливости, заслугах или сострадании, а в униженности просителя.
На третий день Гадж Сингх попытался из последних сил собраться телом и разумом, чтобы сделать это, и обнаружил, что им движет что-то еще. Сиед холодно размышлял над сложившейся ситуацией, продолжая добиваться от нею ответа. Наконец, сдавшись, он отослал Гадж Сингха со зловещей угрозой:
— Импотенция — это добродетель только у дворцовых стражей в гареме. Тебе лучше прекратить делать то, чем ты занимаешься.
Позже этой ночью Сиед попытался открыть дверь в комнату Катерины и нашел ее запертой. Он сел в большом фойе у ее спальни в прекрасный резной стул Людовика XIV. Принц был достаточно маленьким, чтобы спрятаться в его изгибах С прежним упорством он продолжал сидеть, когда перед самым рассветом открылась дверь, и вышел Гадж Сингх. Когда красивый слуга уже собирался покинуть холл, Сиед тихо, но достаточно отчетливо произнес в предрассветной тишине:
— Я знал, что жеребцы не становятся в одну минуту меринами. Они умирают, не потеряв здоровья. Или их приговаривают к смерти.
У Гадж Сингха упало сердце. Его ноги стали ватными.
По странному стечению обстоятельств ―прежде чем ярость принца успела обрушиться на них, прежде чем душа хорошего человека могла запятнаться — по странному, необычному стечению обстоятельств, у Сиеда на самом деле обнаружился туберкулез (больным которым он только притворялся). В срочном порядке его отправили в Гетию, приняли в санатории, и через месяц он умер.
