Я сделал глоток чая. Чудесно. Это то, что мы называем «шуррхай»: много сахара, очень горячий чай, его нужно пить с громким причмокиванием. Шуррр…
Ракшас ответил своим собственным «шурр» и продолжил:
— Я прижался к матери, когда буря обрушилась на нас со всех сторон. Ветер завывал так громко, что, даже стоя рядом, нам приходилось кричать, чтобы нас услышали. И дождь, маадерход, дождь! Это были не капли. Это было так, словно кто-то вылил огромную реку на наши головы. Потом ночью начало срывать крыши.
Подошла Багира и легла у моих ног. Я наклонился и начал гладить ее густую шерсть. Ее мех был темней безлунной ночи. Породистый бхути с согнутым левым ухом, которое никогда не поднималось. У Багиры был уравновешенный характер жителя гор: она никогда не просила есть, никогда не лаяла без причины. Все местные ее боялись, потому что в горах была хорошо известна жестокость бхути. Говорили, что пара бхути может справиться даже с пантерой, если повезет.
— Когда начало сносить крыши, кто-то застучал в нашу дверь, и мой дядя побежал на помощь. Ветер был таким сильным, что мы не могли закрыть дверь, когда она открылась. Нас было десять человек, включая мою мать, тетю и кузин, мы собрались вместе, но ветер наполнил дом, и все носилось по воздуху. Тогда сосновые балки, гвозди, веревки, стальные стяжки начали трещать, и дрожащая крыша запрыгала. Раздался треск, мы посмотрели на темное, дождливое небо, бессмысленно держась за дверь, которая больше не могла нам помочь, — сказал Ракшас.
Я встал и сходил за печеньем для Багиры. Она нежно взяла ето в рот без всякой спешки.
— Моя мать привязала меня старым сари за пояс к брату Биру, а мою сестру, Чутки, к Рампиари. Потому что ветер, который мог поднять крышу, мог унести и ребенка. Вокруг было темно, как после смерти, и очень шумно — из-за дьявольского ветра, ливня, раскатов грома, треска оловянных крыш, сдвигов балок, криков людей, рева животных, плача детей — было непонятно, что происходит. Это было похоже на конец света. Внезапно поднялся такой ветер, что горы над нами начали двигаться. Все стали сбегать вниз по скользкому раскалывающемуся склону, не зная, где найти спасение. Почва была уже жидкой, побежали ручейки. Я и Бир падали и спотыкались, бежали, падали и спотыкались, а затем снова бежали, и мы не знали, ревет ли это поток, несущийся позади нас, или это падают горы, или это стучит кровь у нас в висках. Наконец, мы нашли горный выступ, спрятались под него, прижавшись друг к другу.
— Только вы двое? — спросил я.
— Да, мы не знали, где были остальные, и были слишком испуганы, чтобы думать об этом. Мы заснули, а когда проснулись, был уже день, небо было голубое, светило солнце, одежда на нас высохла, оставив грязь в складках. В тот день мир был прекрасным, если смотреть наверх, а если посмотреть вниз, то казалось, словно Чингисхан пробежал по долине и деревне. Сосновые и дубовые леса были вырваны с корнем. Больше деревьев лежало на земле, чем поднималось к небу. Почва оползла во многих местах, и каждая тропа была завалена грязью и камнями. В нашей деревне не осталось ни одной крыши, и все имущество было разбросано по склонам — одежда, посуда, крыши, мебель.
— А этот дом? — спросил я.
— Словно огромный колпак, эта крыша лежала в долине. Эта великолепная крыша, самая большая в здешней местности. Дерево было нетронуто, олово было в порядке, ничего не было сломано. Словно демон снял колпак с дома и аккуратно положил его в ста пятидесяти футах внизу. Мы все пошли посмотреть на крышу, забрались на нее и бегали взад-вперед. Этим вечером приехала мемсахиб, держа в руке винтовку. Мы все ушли. Она медленно обошла колпак, затем подала знак Гадж Сингху и поспешила прочь. Вечером приехал Гадж с сотней людей, которые подняли колпак и ночью отнесли его обратно но холму к дому. Следующим утром колпак вернули на место, дюжина плотников прибивала его и прикрепляла. Конечно, нам потребовалось несколько недель, чтобы установить наши крыши. После этого жители деревни говорили: «Что можно сказать о ней? То, что для нас крыша, для нее это просто шляпа». Пока мы покорно ждали свою судьбу, она творила свою.
— И эта крыша оставалась здесь с тех пор?
— Насколько я помню. Пока вы не сняли ее и не поставили новую.
— То, что мы сняли, и было этой крышей?
— Ты не видишь толщину этого олова? Это был чистый металл. Почему ты думаешь, все в деревне умоляли тебя подарить им хотя бы кусочек. И ты раздавал его, словно был навабом Джагдевпура!
Я поставил свою кружку и вышел на переднюю веранду. У меня немного кружилась голова от наркотика. Ракшас теперь мирно посасывал свой чиллум.
Дождь терзал землю. Град безжалостно стучал по деревьям, словно учитель, разбушевавшийся в классе. Только наш кедр, Триитул, казалось, не двигался с места.
Сквозь яростный ветер и дождь можно было с трудом различить мерцающие огни на склоне Найнитала под Сант-Джозефом. Напротив были видны темные очертания горы, которые казались темнее дождя, темнее ночи. Не было даже проблеска света на ее вершине. На веранде, которая была ниже крыши на два этажа, стук дождя об олово был приглушен — здесь внизу было меньше украшений, все было сделано из более прочного материала, и звук тяжелой воды мягко касался земли.
Я стоял здесь довольно долго, когда внезапно понял, что не один. Сделав шаг и оказавшись на веранде, обняв крайнюю справа квадратную каменную колонну, Физз села. Дождь лил на нее сверху, намочив кожу и душу.
Она сидела так неподвижно, так близко к толстой колонне, что я почти не чувствовал ее присутствия. Она была похожа на статую дварпала, древнего сторожа в покинутом месте. Сладострастная тень охраняла помещение от вторжения духа или человека. Ее волнистые волосы теперь выпрямились, ее классический профиль выделялся во влажной ночи. Она сложила руки на коленях, сжав ладони.
Мое сердце защемило. Все это время мне даже не пришло в голову узнать, где она. Мне инстинктивно захотелось потянуться к ней, Но что-то меня остановило. Я знал, что это приведет к другим последствиям.
Я просто сказал:
— Физз, уйди оттуда. Ты заболеешь.
Она ничего не ответила.
Я повторил это снова. Более твердо.
— Физз, не будь глупой — иди внутрь.
Она ничего не сказала. Она даже не сознавала моего присутствия. Я стоял, ничего не чувствуя, не понимая, что мне делать. Я бессмысленно повторил:
— Физз!
Не имея сил ни уйти, ни потянуться к ней, я пошел и сел на тяжелый чугунный стул, стоящий у двери.
— Иди спать, — сказал я Ракшасу, когда он пришел спросить об обеде.
Ливень не прекращался, и мы не двигались с места. Я просыпался, и всякий раз, как я обращался к ней, ситуация повторялась. В какой-то момент ее плечи начали подниматься, я не знал почему — от холода или рыданий. И я не мог заставить себя подойти к ней. Я наблюдал и спал. Когда я просыпался, то наблюдал.
Забрезжил мрачный рассвет, который боролся с дождем и отвоевывал место у облаков. Эта битва продолжалась весь благословенный день. Но постепенно снова проявились очертания мира — деревья, холмы, далекие дома — все мокрое и мрачное. Багира вышла наружу, встала посередине веранды и стала яростно отряхиваться, холодные капли полетели в разные стороны.
