Но они должны быть правдивыми.
Даже в обмане великие произведения правдивы.
Даже в обмане великая любовь истинна.
Поцелуи ведут к болезням,
Которые мы ненавидим.
Но поцелуй меня быстро, малышка,
Поцелуй меня, я сделал прививку.
Физз выучила эту песенку, когда училась в Джорхате. Однажды вечером в моей комнате она попробовала ее на мне как стимул. Это было похоже на выстрел ракеты в плотину. Воды моего желания вырвались, затопив все вокруг, и ничего не стало видно, кроме желания.
Это было странно, потому что годы я довольствовался только тем, что мог держать ее за руку. Через несколько месяцев после того, как Милер уехал из Чандигарха, арена наших жизней медленно вышла за пределы кинотеатра и этой скучной гостиной. Я потерял мой «Атлас» — его украли от закусочной «Прима» в Десятом районе — и был вынужден ходить пешком. Физз перешла на пешие прогулки вместе со мной. Она ехала быстро на своем маленьком голубом велосипеде на наши встречи; мы оставляли велосипед на парковке и отправлялись на прогулку.
Мы. гуляли часами каждый день от одного района до другого, от моей комнаты в Девятом районе, до университета в Четырнадцатом районе, до книжного магазина в Семнадцатом районе, до кинотеатров по всему городу и до ее дома в Тридцать пятом районе. Чандигарх был тогда огромным городом для прогулок, с широкими дорогами и прекрасными деревьями, посаженными вдоль них, — арджунамн, амалтосами, гулмохарами, пимами, семалами. Каждый вечер, когда наступало время ей уходить, я вез ее маленький велосипед, провожая ее через город, до самых ворот и отчаянно цепляясь за каждую минуту.
Нет лучшего способа для ухаживания, чем прогулки. Учиться идти в ногу; выражать небольшое беспокойство — тревогу, бдительность — прикосновением к локтю; ощущать кровь, бегущую по венам, чувство. движения и общей цели; и, прежде всего, говорить свободно на открытом воздухе, не беспокоясь о взглядах друг друга и назойливом внимании других. Те, кто хочет найти любовь, должен научиться гулять. Когда мы гуляли, она заставляла меня говорить: красиво и без остановки. Физз воспользовалась тем, что зажег Милер. Не говоря ни слова, она определила то, кем я был, кем я хотел быть. Я читал больше, чем прежде, потому что она хотела об этом слушать. Я разговаривал о творчестве больше, чем раньше, потому что она хотела слушать об этом. Когда я был не с ней, я зарывался в книги в своей комнате, готовясь для нее, готовя себя для моего будущего.
С отъездом Милера я отдалился от всех других друзей и прекратил ходить в колледж. Я занял маленькую комнату во флигеле большого ветхого бунгало в Девятом районе и никому не сказал о его местоположении. Комната находилась над гаражом, и в окно бились грязные зеленые листья мангового дерева. Там не было мебели, только старый плетеный стул на узком балконе На полу была камышовая циновка, на которой лежал мой матрас среди моря книг. Бесконечные стопки книг неправильной формы. Они придавали комнате вид города из многоэтажных зданий разных размеров, созданных архитекторами, которые не могли прочертить прямую линию. Я тратил каждую рупию, которую мой отец присылал мне, на покупку книг, и Физз делала то же самое, принося их мне в бумажных пакетах. Книги, которые она купила и держала несколько дней в своем шкафу среди своих духов н одежды, сохраняли ее запах и сводили меня с ума.
Мои отношения с отцом полностью разрушились. Он писал мне длинные письма о карьерных планах, институте менеджмента. юридических школах и подготовке к гражданской службе. Я думал, что он стал глупее, чем раньше. Я прекратил писать ему и почти вынудил его урезать мое содержание. Но чек на двести пятьдесят рупий продолжал приходить каждый месяц, и я тратил его, покупая новые книги.
Одни раз в неделю я ходил на рынок, звонил моей матери, когда отец был в офисе, и сообщал ей, что со мной все в порядке, но как только она начинала принуждать меня к возобновлению отношений, я просто отсоединялся. Порой после разговора с ней я садился на край веранды у бакалейного магазина Гуптаджи, и меня наполняла безумная печаль. Тогда мне отчаянно хотелось быть рядом с Физз, и если я не мог, то я начинал ходить. Я гулял, гулял и гулял — без всякой цели, положив руки в карманы, пока печаль не покидала меня.
Больше года я не ездил домой даже ненадолго, даже во время убиваюшего лета Чандигарха, предпочитая лежать в оцепенении голым, покрытым слоем пота под медленным вентилятором. Я неторопливо читал, ожидая, пока Физз вернется из далекого Джорхата, пока почтальон принесет мне ее каждодневное письмо, аккуратно сложенное, придавленное листьями бамбука. В складках бумаги сохранились ее духи, сладкие «Мадам Рохас». Я читал письмо несколько раз, извлекая тайный смысл каждого слога; а порой я просто лежал на постели и разбрасывал их по моему лицу, наполняя голову ее запахами.
Было странно то, как это развивалось дальше, потому что долгое время я был счастлив просто держать ее за руку и разговаривать. Во всем этом была нереальная, чистая атмосфера. Я был счастлив просто быть рядом с ней. Это вернуло величие моим речам; это заставило меня чувствовать себя достойным. Когда я был не с ней, я жил только ожиданием того времени, когда я буду с ней. И когда наступал подходящий момент, я наслаждался сиянием этого времени.
Два десятка лет спустя, я все еще мог чувствовать это, хоть и с усилием, и знать, что это правда.
Когда мне не удалось пойти дальше ее руки, она решила действовать с характерной для нее естественностью. Мы сидели на матрасе в окружении поднимавшихся стопок книг, и я читал ей «Прелюдии» Конрада Айкена, когда она прервала меня и процитировала стихотворение. Я поцеловал ее, прежде чем она успела закончить, и я не отрывался от ее губ много часов, пока не наступила ночь, и ей не нужно было идти домой.
С этого дня, 9 января 1981 года, желание затопило все.
Прогулки, разговоры, литературу.
С раннего утра я ждал ее, сидя у балконной двери, глядя вниз на разбитый асфальт дороги, пытаясь читать, но безуспешно На кассетном магнитофоне «Филипс» играли «Мистер и миссис 55», Барсаат или Аар Паар. Я открывал дверь, когда Физз поднималась по спиралевидной бетонной лестнице. Мой рот касался ее лица, прежде чем она полностью оказывалась внутри комнаты. Она всегда выглядела и пахла так, словно только что принимала ванну, даже если проехала на велосипеде половину города до этого. Я обнаружил, какого ярко-розового цвета соски женщины. И как ее лицо становится такого же цвета, когда ты сосешь их.
Я понял, каким безграничным является тело женщины. И как ты продолжаешь находить больше, чем ищешь. Я выяснил, как легко в любви касаться ртом каждого участка тела женщины.
Я понял, что ты никогда не любишь женщину больше, чем когда находишься глубоко внутри нее.
Я обнаружил в себе желание, о котором никогда и не подозревал. Я никогда не мог до конца насладиться ею. Она приходила, и я начинал любить ее, и пока я провожал ее назад — всегда после рассвета — мои ласковые руки лежали на ее плечах, и я заставлял ее медлить у ворот, пока это не становилось подозрительно.
