Когда Физз не было поблизости, меня мучили ее запахи и вкусы — неутоленность, которая часто не давала мне прочитать даже страницу. Мы потеряли способность смотреть фильмы, ходить в рестораны и терять время на рынке, потому что моя необходимость в ней была так велика, что ее невозможно было утолить на публике.
Правда, в первый раз это не длилось даже секунды, а во второй раз — только одну, но спустя много недель мы начали любить друг друга часами, пока комната не наполнялась ее запахами, а ее молчаливые стоны не разрывали ее. Мне никого не хотелось видеть, мне никуда не хотелось идти, мне хотелось только быть с ней в этой маленькой комнате среди книг, погрузившись в ее тело.
Какой мир я обнаружил, какой мир жизни и удовольствия!
Я никогда не жил более остро. Одна женщина может быть целой вселенной.
Физз была достаточно полной, и поэтому всегда плохо получалась на фотографиях. Она была создана для любви. Ее тело давало столько же, сколько и получало. Меня возбуждала каждая ее впадина и изгиб, каждое влажное место, издающее запах мускуса; и это было начало путешествия открытий, которое будет длиться годами. Каждый кусочек ее тела приводил меня в возбужденное состояние, даже ее ренуаровские ноги, которые она ненавидела; и часто я нормировал свое удовольствие, чтобы обрести разум перед моим половым влечением.
И ее лицо, ее лицо! Ее лицо было экстазом, блестящим шедевром мастера Ренессанса, написанным маслом; и при полном отсутствии хитрости все, что она чувствовала, отражалось на ее лице. Я читал на нем любовь, и это толкало меня на еще большее безумство. Отец Джон был прав: все, что имеет значение, — это очаровательное лицо, потому что это все, что ты видишь, когда погибаешь на женщине.
Я жил в безумии. Порой я заканчивал любить ее и через несколько минут, вдыхая ее устойчивый запах мускуса на моем лице, я возбуждался снова. И это продолжалось час за часом. Вскоре я начал откладывать части ее одежды, чтобы, когда я проснусь ночью от какого-то беспокойства, сжать их с желанием.
Мой словарный запас сократился до ужасающегося количества слов. Она прекратила красиво слушать меня. Я начал говорить плохо. Я стал неуклюжим мастером клише. Детская речь и клише. Болтовня. Но ничто не могло выразить того, что я чувствовал. Меня осушили до чистых и простых аксиом.
Теперь я был только животным желания, и даже когда я говорил с ней о книгах, идеях, мечтах и фантазиях, это было только для того, чтобы добиться от нее лишнего кусочка страсти.
С годами она слушала все менее и менее красиво, а я говорил все хуже и хуже, но желание только росло. И мы оставались преданными друг другу, обладая чудом желания.
Я женился на ней в июле 1982 года.
Мне было двадцать два, а ей не исполнилось и двадцати.
К тому времени я не мог быть вдали от нее больше дня Моя необходимость в ней стала больше и постоянно росла. Моя мать нахмурилась. Мой отец сказал, что никогда ничего от меня не ждал. Биби Лахори ударила меня по яйцам.
— Мусульманка! Только через мой труп!
Ее родители тоже были не в восторге.
Их тревога была связана не с религией, а со мной в качестве жениха. У меня была простая степень по экономике и истории и скромный карьерный профиль. Я начал работать стажером в качестве помощника редактора в газете Дели, через шесть месяцев я заключил договор как стажер-репортер в местной ежедневной газете Чандигарха, зарабатывая шестьсот рупий в месяц плюс четыре рупии за каждую ночную смену. В глазах любого человека у меня не было перспектив. Такой категории, как юноша с профессией новеллиста, не было среди женихов в Индии. А Физз была невероятно красивой и умной. Она могла оказаться везде где угодно.
Меня это не волновало. Мне не хотелось ничьего одобрения.
Эти шесть месяцев в Дели были самым несчастливым временем в моей жизни. Каждую субботу я садился на ночной автобус до Чандигарха, проводил день с ней и возвращался на ночном автобусе обратно. Порой, отчаянно желая увидеть ее, я путешествовал всю ночь, приезжал на самом рассвете, проводил два часа с ней и возвращался вовремя к моей вечерней смене. Я жил в тумане, болезненно ожидая следующее письмо, следующий телефонный звонок, следующее путешествие на автобусе. Несвежий запах ночных автобусов поселился в моих ноздрях и не покидал меня годами. В Дели я завел только одного друга, Филиппа; и мне нечего было сказать ему, потому что это было спрятано внутри меня слишком глубоко, чтобы попытаться выразить словами.
В общем, еще до того, как закончились эти шесть месяцев, я знал, что, если я не буду с ней, то совсем зачахну и стану никем.
Как только я получил работу в Чандигархе, я переехал. Я объявил дату свадьбы наугад и сказал, что мы двигаемся вперед. Оглядываясь назад через призму этих двадцати лет, я думаю: замечательно, что мы это сделали.
Ее отец укрепился в своей позиции. Физа, которая никогда не перечила родителям, теперь смотрела ему в глаза и не двигалась с места. Ее матери пришлось вмешаться. Она напомнила своему мужу об их забытой истории. Ризван неохотно согласился. Бунты твоей собственной юности ничего не значат по сравнению с беспокойством за хорошенькую дочь.
Чтобы унять родителей, я согласился на формальную процедуру.
Мы не поженились в суде, потому что меня нельзя было волновать бумажной волокитой. И мы не женились по индийским или исламским обычаям. Физа и я выбрали Ананд Карадж, сикхскую церемонию, которую можно было провести утром очень быстро и очень просто под громкие звуки гимнов.
Пришли ее и мои родители, какие-то странные родственники, друзья и коллеги из газеты. Царила мрачная атмосфера, казалось, все были раздражены происходящим. После церемонии был обед с лепешками-наан и курицей. Мой отец надел свой темно-бордовый галстук и черный костюм-тройку в изнурительную жару и скептически смотрел на всех. Крепкий Ризван в цветастой рубашке был похож на человека, которого застали посреди рабочего дня. Две матери с трудом обменялись любезностями, пот стекал по их яркой губной помаде.
У официантов в белых куртках с темно-бордовой отделкой и золотыми лацканами были большие пятна под мышками. Запах пота наполнял комнату. Большие вентиляторы производили шум и воздух. Все было невероятно потертым.
Мне было неловко в пайджаме-курте кремового цвета, и с каждой минутой я злился все сильнее. Каково черта мне нужно было соглашаться даже на эту простую процедуру?
Физа с другого конца комнаты видела, как это зреет во мне.
Она медленно прошла через комнату. Физз выглядела невероятно красивой в темно-бордовом сальвар-камизе, стоя напротив меня и озаряя улыбкой весь мир. Она сказала:
— Я отчаянно нуждаюсь в какой-нибудь официальной церемонии.
Этим вечером, когда мы отправились в нашу комнату в отеле (балдахин постели был увешан гирляндами из ноготков и тубероз), мы были счастливей, чем когда-нибудь.
Нам ничего не нужно было. Нам никто не нужен был.
