Пока вырубали леса, убивали лис, уничтожали змей, самбаров и ниилгай, ловили оленей и ели диких свиней, Биби Лахори начала возделывать землю и сажать.
Как поступают все сильные женщины, Шейла стала точкой опоры всего вокруг нее: жителей деревни, местной администрации, торговцев, людей среднего класса. Мир вокруг нее определяли крепкие мужчины и женщины, которые, потеряв все, познали цену каждого прожитого дня. Все они были одержимы. Она была самой крепкой из них всех.
Не идущая на поводу у желания. Проклятая его отсутствием.
Как бы в противовес ее силе, ее сыновья выросли болванами. Она послала их в дорогую школу-интернат в Аджмере и наблюдала, как они растут среди членов королевской семьи Раджпут и пустой роскоши. Когда они выросли, Биби поняла, что они превратились в пустоголовых парней. Они отдалились от земли, спрятались под дорогой крышей, воображая, что принадлежат к другой вселенной. Мать знала, что один сильный порыв в жизни может свалить их с ног. Никто из них даже в шутку не научился работать плугом, доить корову или различать початки пшеницы.
Оба сына женились на девушках, которых выбрала им мать. Хорошенькие, честные, склонные к полноте, из касты кшатрии. Бакалавры искусства. Способные приготовить вегетарианскув еду за три часа, связать длинный свитер за три дня. Оба сына устроились на спокойную работу в городе. Кевал стал дипломированным бухгалтером и обосновался в Бомбее, продолжая род Манхаттани, который имел корни не только в Салимгархе, а почти во всей Индии. Капил стал боксвалла, работающим накорпорацию, которая занималась продажей мыла и шампуней. Служба привела Капила в маленькие города и села в сердце Индии, приблизив его к стране, даже если он смотрел на нее из безопасного и великолепного кокона больших бунгало, с многочисленнымн слугами, музыкальными системами «Грюндиг», хорошими машинами и клубами, которые возглавляли отставные полковники с брюшком.
Такая жизнь была у Капила, когда я родился. Доктор пришел домой, чтобы осуществить доставку. Очевидно, я прибыл вовремя. После этого он похлопал меня по спине, чтобы я закричал, я помолчал секунду и сердито посмотрел на него.
Годы спустя, когда многое забылось, мать сказала, что я не одобрял стиль жизни моего отца с самого начала.
Порой я возмущался, говоря, что этого не было. Но правда состояла в том, что мне было скучно, и из этой скуки выросло отвращение. Я ненавидел клубы с их жалкими сезонными танцами на деревянном полу под мелодию «Эти ботинки сделаны для того, чтобы гулять»; бильярдные комнаты с прилизанными юношами и стареющими маркерами, держащими пари на порции виски; тонконогими мужчинами и толстыми женщинами в белых спортивных рубашках и теннисных шортах, которые размахивали ракетками и толпились вокруг кортов для бадминтона; затхлые бары с мужчинами среднего возраста, которые выставляли напоказ свое возбуждение, сидя на барных стульях. Я ненавидел их пустые шутки и фамильярность, с которой они хлопали меня по лопаткам. Я ненавидел раздевалки в комнатах отдыха, расположенные вдали от основного шума, где эти проворные люди — дяди — могли загнать меня в угол и положить свои потные руки мне на шорты. Затем они брали мою руку и клали поверх своих штанов. Я ненавидел то, каким большим, жирным, горячим и влажным, настойчивым может быть неудовлетворенный человек. Я ненавидел свою беспомощность в такой момент.
Так было и с моим отцом. Он надоедал мне, и медленно из той скуки вырастало глубокое презрение. Мир продажи мыла, создания брэндов, рынка ничего для меня не значил, Я не выносил его разговоры о менеджменте, маркетинге и прибыли. Возвращаясь из поездки, он начинал говорить о новых потребительских предпочтениях и так светился от гордости, что мне хотелось закричать. Идея постоянного анализа людей как покупательных единиц ужасала меня. Растущая продажа мыла. Статус зубной пасты. Первоклассный шампунь. Мне хотелось бросить блюдо об стену, перевернуть обеденный стол и станцевать шимшам.
В свою очередь он думал, что я человек со странностями. Он всегда презирал книги, которые я читал. Интуитивно я прятал их под матрас, среди моих учебников, среди одежды в шкафу. Всегда очень беспокоясь о том, чтобы они не шуршали. Затем прошли годы, и страх покинул меня — я стал разбрасывать их по моей комнате, включая бачок в туалете. Отец входил в мою комнату, я смотрел на него поверх книги, которую читал, он одаривал каждую стопку в комнате испепеляющим взглядом, что-то бормотал и уходил.
Отец не упускал возможности отпустить насмешливое замечание о мальчиках, которые слабы, как женщины. О мальчиках, которые тратят свое время, читая «глупые романы». О мальчиках, которые не могут держать свои брюки застегнутыми, мальчиках без будущего.
Мы не могли найти общий язык. И нам было жаль, что мы не могли отделаться друг от друга.
Гораздо легче было с матерью. Она не обвиняла меня ни в чем. На самом деле она всю жизнь была обвинителем. Я мог сидеть и разговаривать с ней часами о ее детстве, годах, проведенных в колледже. Такого рода чепуха может разбить сердце всех сыновей, если только они не смогут прекратить слушать. Поток девичьего веселья, шалостей, фантазий превращается в лишенную души рутину, когда родители, традиции и клан сговариваются сделать из дерева картонную коробку.
Лишая нас всех возможностей жизни.
Я посмотрел на ее фотографию, где она с косичками самозабвенно смеется, сверкая новыми браслетами на руках, и на ее потускневшие глаза, и мое сердце разбилось. Потерянные годы… Дерево разрезали на картонные коробки, даже если оно пустило ростки. Потерянная жизнь. Были дни, когда я лежал на постели после разговора с ней и думал, что, если бы мое желание могло исполниться, я бы вернул ей все эти годы, проведенные с моим отцом, дал бы ей любого другого мужчину, которого она знала, забрал бы и унес их далеко-далеко.
Даже теперь, когда я пишу эти строки о давно прошедшем, я думаю о том, как она смеется с косичками, звеня браслетами, и в моем сердце становится пусто. Мне приходится вставать из-за стола и идти на прогулку. Подниматься на пункт водоснабжения, смотреть на долину, чтобы успокоиться.
Я приучил себя не думать о ней.
Печаль нельзя лелеять. Это неверный путь в жизни.
В таких городах, как Барейлли, Джанси и Аллахабад, я был ее компаньоном. Я сопровождал ее к доктору, в кино, на рынок. Больше всего мне нравилось с ней ходить на овощной базар три раза в неделю. Я не думаю, что мой отец делал это хоть один раз в своей жизни. Это было ниже его достоинства. Я нес зеленую пластиковую корзину и помогал ей тщательно разглядывать овощи и выбирать. Мне нравилось строение фруктов и овощей. Я ласкал их, завладевал ими. Стручковый перец, томат — кончиками пальцев. Капусту, яблоки — всей ладонью. Манго — носом. Кокосы — ухом.
Больше всего я любил звенящие песни продавцов, расхваливающих свой товар. Многие из крикунов были похожи на индийских классических музыкантов, создающих изумительные узоры из одних и тех же слов. Нежно, тихо, высокими голосами, протяжно, на жаргоне, рысью, галопом. Они входили в транс пения; если закрыть глаза, то можно представить, что ты находишься в музыкальной школе, где студенты перебирают струны на своих инструментах.
