Тогда все окончилось бы достойно, без тех заносов, которые нам суждено было преодолеть.
После этой поездки ситуация ухудшилась. Она вернулась вечером со своих интервью, а я растянулся на старой софе в нашем маленьком кабинете, погрузившись в дневник, пытаясь разобрать строчки, сделать записи. Физз вошла на кухню, вскипятила чай для нас, оставила мою чашку на столе и вышла со своей на террасу, чтобы проверить растения.
―Как прошло интервью?
―Хорошо.
―Обед?
— Пообедала в Махарани Баг.
— Что там с ее величеством?
— Ничего.
Ток, ток, ток. Достаточно, чтобы разрушить любые отношения.
Конечно, она не могла спрашивать о моей работе. Это было запрещено. Ей всегда приходилось ждать, когда я сам об этом заговорю. Это было старое неизменное правило игры. И было неподходящее время, чтобы его нарушать: никаких вершин страсти, никаких пещер близости.
Но я понимал: Физз знала, что я больше не работаю. Однажды утром, выходя из ванной, я заметил, что она осматривает мой стол в поисках новых трудов. Я ничего не сказал. Это не имело значения. Я ничего не чувствовал. Раньше это привело бы меня в ярость.
Дни еще были терпимыми, но ночи и вечера стали трудными. Мы пытались проводить вечера дома — брали фильм или приглашали друзей на обед. Мы оба много пили. Чаще всего она выпивала три-четыре стакана виски, а я пропускал пять-шесть. Разговоры были поверхностными; мы буквально обсуждали, как чистим зубы и теряли одежду.
Я был рад этому. Вряд ли я бы смог поддерживать серьезную беседу или, что еще хуже, отвечать на вопросы. Так всегда было, когда я пытался над чем-то работать — я ждал, пока все систематизируется и уляжется в моей голове, прежде чем начать обсуждать это с ней. Тогда я сообщал ей информацию, чтобы окончательно настроить механизм. Но в этот раз это была отчужденность чистой воды. Едва ли она представляла, что творится в моей голове.
Это было странное и печальное воемя. И я отвратительно вел себя.
Физз старалась изо всех сил. После нескольких нападений и дурного настроения, отступлений и злости (все это ни к чему не привело: я стал холодным, как рыба) она начала пытаться. Пытаться наладить связь со мной, пытаться рассмешить меня, пытаться соблазнить меня, пытаться понять, что на самом деле происходит. Но если я сам этого не знал, откуда же ей было знать?
Ее попытки только осложнили ситуацию. Ее безумие, ее неприкрытое желание, потому что впервые в жизни я почувствовал к ней отвращение. После того как она оставила меня в покое на несколько месяцев, ожидая, что я приползу обратно (обычно это происходило через несколько дней), ее решительность начала таять. Я, конечно, был благодарен, что меня оставили в покое. Я слышал, как она передвигается по дому. Готовит, убирает, моет ванну, протирает пол, поливает растения, слушает музыку шестидесятых.
Чаще всего Физз включала телевизор, и до меня доносился притворно серьезный тон дикторов, передающих новости. Когда темы разговоров в нашей жизни иссякали, она стала любителем послушать новости. Казалось, что она наполняет внезапно образовавшуюся в ее жизни пустоту бесконечным мусором вселенной. Канал новостей был странным способом почувствовать себя в центре современной жизни. В Пуерто-Рико было землетрясение, и это наполняло ее жизнь смыслом. Какой-то сумасшедший в Америке застрелил детей в Техасе, и эта новость позволяла почувствовать ситуацию изнутри. Какие-то мрачные политики оскорбляли друг друга перед камерой, а зрителю было интересно. Притворная настойчивость голоса диктора, передающего новости, сильно раздражала меня. И Физз использовала новости как колчан стрел, стараясь пробить мою броню.
Она просовывалась через узкую дверь кабинета и произносила:
— В новостях говорят о возможной войне с Пакистаном.
— Индия победит.
— Премьер-министра обвиняют в том, что он берет взятки.
— Леди Ди погибла со своим охранником.
— Супермен пролетает за окном.
— Тебе звонит Деми Мур.
Ток, ток, ток.
Ток, ток, ток.
В целом мире не было такой стрелы, которая могла бы пронзить мой панцирь. Порой, когда я выходил на террасу, чтобы подышать свежим воздухом, я проходил мимо нее, свернувшейся на своем любимом месте в гостиной. Она слушала музыку или безучастно смотрела вдаль, и что-то в этом цепляло меня. И тогда она смотрела на меня печальным взглядом, момент проходил, и я продолжал свой путь.
Когда она впадала в отчаяние, то рылась в поисках старых ключей, надеясь открыть дверь одним из них.
Она ставила музыку: «Битлз», «Доре», Дилан, Луи Армстронг, Элла Фицджеральд, Нейл Даймонд, Саймон и Гарфункел, К. Л. Сейгал, С. Д. Берман, Гита Датт, Кишор Кумар, Макеш, Рафи, Аша Бонсле. Регтайм, каввали, Брандербургские концерты, Девятая симфония Бетховена, Сороковая симфония Моцарта.
Она вытащила книги и сложила их со своей стороны кровати. Кафка, Джойс, Грин, Стейнбек, Миллер, Наипаул, Паунд, Элиот, Ларкин, Оден. «Поправка-22», «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей», «Великий Гетсби», «Все о X. Хеттери», «Человек с огоньком», «Грек Зорба».
Она взяла в прокате фильмы; когда я проходил через комнату, она смотрела их на видеоплеере: «Римские каникулы», «Похитители велосипедов», «Афера», «Амаркорд», «Смута», «Чайнатаун», «Завороженный», «Певец Гупи и барабанщик Багха», «Отдых без сна», «Непокорный», «Сгорая от любви», «Гордыня», «Расплата».
Она вытащила свою белую курту и пайджаму, надела ее и распустила волосы.
Она носила только футболки с вырезом и наклонялась передо мной.
Она присаживалась на край постели обнаженной.
Она садилась на корточки в туфлях на каблуках обнаженной напротив буфета.
Она читала Ненси Фрайдей в постели, положив руку между ног.
Она оставляла свое белье на крюке за дверью спальни.
Она терлась о простыни и шуршала, когда выключали свет.
Она оставляла дверь в ванную приоткрытой, чтобы я мог слышать, как моча стекает в унитаз.
Ни один из этих ключей не повернулся в двери.
Возможно, потому что их больше не существовало.
Я был бы несправедлив к себе, если бы сказал, что не пытался. Я пытался, хотя и не постоянно. Но желание — это любопытная штука. Если его нет, то его нет, и ты ничем не можешь вызвать его. Ситуация становится только хуже; как я обнаружил, когда желание начинает пропадать, оно, как перевернутый корабль, идет ко дну с большим грузом.
В нашем случае оно потянуло за собой ко дну разговоры, смех, участие, беспокойство, мечты и почти — самую важную вещь, самую важную вещь — почти любовь тоже. Вскоре мое тонущее желание утянуло с собой на дно моря все, и только любовь осталась, словно рука погибающего человека, который цепляется за жизнь, опасно балансируя между жизнью и смертью.
