Если посетитель входил внутрь, отодвинув в сторону перегородку из дерева и железа с маленькими вырезанными на ней животными, то ему начинало казаться, что произошел географический сдвиг. Комнату освещали искусно расположении газовые лампы, которые создавали тень. Джон понимал своих клиентов и поддерживал плохое освещение, создавая атмосферу тайны. Но даже слепой клиент тотчас понял бы, что попал в какое-то необычное место. Сделав первый вдох, он почувствовал бы благоухание разных специй, индийского иттара, хранящихся шкур животных, отполированного сандалового дерева, опиума из кальяна и едва различимые запахи сухих фруктов, кедровых орехов, надушенного шелка и чая Ассам.
Если же посетитель был не слеп, его восхищал экзотический пир зрелищ, которым невозможно было насладиться за один единственный визит. Еще более восхитительными, чем изогнутые белые бивни, были блестящие тигровые шкуры, которые висели на стенах: черные и оранжевые полоски казались такими эстетически ровными, пасти тигров с отполированными клыками угрожающе рычали. Рядом с каждым убитым животным была прикреплена дощечка. Любимым животным Катерины была хитрая морда тигрицы, у которой не было одного глаза. Одноглазая принцесса Кададхунги, Кумаона, Объединенных провинций, 1892. Ее взгляд казался почти добрым, словно она подмигивала. Когда Джон продал ее однажды утром, его десятилетняя дочь была глубоко расстроена. Отец, не сумев убедить ее, что владелец магазина не должен привязываться к своим товарам, попытался вернуть чучело, но покупателем был недавно разбогатевший риэлтор из Бостона, который исчез в неизвестном направлении.
Катерину непреодолимо притягивали ряды больших банок с плавающими в них заспиртованными змеями. Там были ядовитые змеи, гадюки, крысиные полозы, ужи, изящная кобра с угрожающим капюшоном, поднятым в момент смертельной опасности. Там имелся пятнистый горный питон цвета охры, но он был слишком толстым и большим, чтобы поместить его в банку, поэтому его хранили в большом квадратном аквариуме, где он неприлично выступал под стеклом. Маленькая девочка могла смотреть на них часами с чувством отвращения. В магазине были останки и других животных, которые она нашла менее интересными: иглы дикобраза под стеклом; шкуры лис, котов из джунглей и диких собак; какие-то огромные мотыльки, бабочки и жуки в демонстрационных коробках; набитые чучела сов и великая индийская птица-носорог; останки антилопы и блестящие шкуры пятнистых оленей; эффектные веера из радужных перьев павлина; случайная шкура гепарда — такая женственная в своей шелковой тонкости; изогнутый рог носорога, серый и жесткий — без намека на всякую привлекательность.
Ее отец держал рог носорога за стойкой, где он делал свои расчеты. Иногда, когда приходили его друзья, они доставали рог, держали в руках, медленно гладили и смеялись над ним.
Одним из любимых занятий Катерины было открывать мешочки с редкими специями и вдыхать их аромат, ей нравился запах кедровых орехов, она прислонялась своими гладкими щеками к холодному дереву, закрывала глаза и уплывала в легком аромате. Аромат индийских духов она находила слишком сильным, но ей определенно нравилась особенная острота запаха шкур и грив животных, мертвых, но все еще живых.
Она также любила смотреть на рисунки чернилами и акварелью, которые заполняли альков под клыками. По большей части, там были изображены сцены с континента. Сражения армий — одни в плащах и кепках, а другие — в тюрбанах и развевающихся туниках. Огромные процессии с покрытыми попонами слонами, гепардами на цепях и множеством темнокожих. Магараджи на богатых торжественных приемах, которых обмахивали огромными опахалами и которые щеголяли бакенбардами. Сцены, изображающие базар со всей его суетой и энергией — полный товаров, людей, животных, — сцены, которые нельзя было увидеть в Чикаго. Речные пристани с горящими погребальными кострами и молящимися местными жителями. Живописные картины охоты с загнанным в угол тигром, который припадал к земле перед последним броском, пока вооруженные белые люди на слонах приближались, чтобы убить его. Индийские женщины в покрывалах, с острыми чертами лица, округлыми телами, миндалевидным разрезом глаз.
Были еще рисунки, которые лежали в ящике стола за стойкой, где сидел Джон. Катерина обнаружила их, когда ей было тринадцать, и они наполнили ее страстью. Рисунки размером с ладонь лежали спрятанными в книге под названием «Индийская камасутра: Игра любви» и изображали мужчин и женщин, которые занимались друг с другом такими вещами, которых она раньше не могла себе представить. Такие графические картинки, такие голые, акробатические позы, обезумевшие люди! Женщины с миндалевидными глазами дерзко управляли моментом, и сами оказывались под его властью. Девочка смотрела на картинки, когда была одна в магазине, и чувствовала, как горит и плавится ее тело.
Один рисунок особенно ее возбуждал. Большой темнокожий мужчина без тюрбана, с развевающимися усами, голым торсом — какой-то слуга; на него смотрела красавица с миндалевидными глазами, чрезвычайно сладострастная, ее грудь поднималась из бюстгальтера, ее одежда была сделана из богатой парчи — какая-то принцесса. Из складок дхоти мужчины выпрыгивал ненатурально распухший фаллос; держа его левой рукой, — ее одежда задралась до груди — принцесса обвивала своей голой правой ногой широкую спину слуги и погружала его в свою мягкость с толстыми половыми губами. В этой сцене не было никакой двусмысленности: женщина — агрессор, мужчина уступает ей. Их лица светились от удовольствия. Каждый раз, как Катерина видела эту картинку, она зажимала руки между бедер и чувствовала, как теряет сознание, а там у нее становится влажно.
Самыми скучными в магазине отца ей казались стеллажи с шелком и сатином, плащами с черными каракулевыми подкладками, модными кашемировыми шалями и отделанными мехом платьями. Также не привлекали ее внимания сложные ювелирные украшения, ожерелья и сережки, гвоздики в нос и кольца на пальцы ноги с изумрудами, рубинами и жадеитом. Даже модные зеркала, отделанные серебром, ничего для нее не значили. Она удивлялась женщинам, которые приходили в магазин и проводили время, воркуя над этими предметами тщеславия, оставаясь слепыми к другим богатствам, сложенным вокруг. «Если это было все, что они хотели, — думала она со злостью, — то им нужно было идти в модные здания с мраморными фасадами на Стейт Стрит, чтобы их обслуживали любезные служащие, провожали через сводчатые залы, полные изящных безделушек и дорогих украшений». Еще до того, как ей исполнилось тринадцать, Катерина решила, что женщины слепы к чудесам мира и из страха используют одержимость одеждой и украшениями, чтобы оградить себя от более великого опыта. Ее мать ничем от них не отличалась.
Даже будучи маленькой девочкой, Катерина видела ее изысканную красоту; но ее чахоточная мать, Эмилия, демонстрировала крайнее равнодушие к страсти ее отца к путешествиям. Она никогда не слышала, чтобы Эмилия интересовалась тем, где он был и что видел; она никогда не видела, чтобы ее трогали его истории или его магазин.
Она всегда видела мать равнодушной и с маникюром.
Девочка не могла даже подумать, чтобы ее мать делала что-нибудь из того, что она видела на дне ящика стола. Она не могла представить ее без одежды, допускающей мужчину к своей груди и секретным местам.
