Она наслаждалась временем, проведенным с ним, но достигала пика удовольствия не в постели, а в биде, играя со своей памятью.
С Радьярдом — а позже с Антуаном и Владимиром она изучила свое тело. Узнала, что приводит его в движение, что заставляет парить, что вынуждает остановиться. Были и другие свидания, которые проходили за полночь, в тумане алкоголя и безрассудства; мимолетные, экспериментальные, для приобретения опыта. Бухгалтерская книга ее отца и живые рисунки хорошо подготовили ее, научили правильному отношению. Проповедь отца Джона была ясна: мы должны получать удовольствие там, где находим его.
Любовь и желание. Исследовать их — значит исследовать жизнь.
Однажды долговязый поклонник Флорри приехал в Париж, чтобы провести выходные со своим другом. По дороге домой ночью после пирушки, в кебе, он начал рассказывать ей о летающих машинах, и она, под действием алкоголя, желая доставить, ему удовольствие, поймала его голову и зажала ее между своих ног. На следующее утро он проснулся сентиментальным и попытался говорить романтично, но он уже наскучил ей. Видя его тонкие губы и серьезное выражение лица, она думала о том. почему ее должно волновать, как доставить ему удовольствие. Когда она позже упомянула об этом в разговоре с Радьярдоя он откровенно сказал ей: «Ты всегда должна быть щедрой на ласку: все получают гораздо меньше, чем им нужно».
Он опровергал свою собственную точку зрения. У него oпределенно всего было слишком много; слишком много всего. И в свое время Катерина попробовала все это тоже: она курила опиум, пробовала на вкус гашиш, посещала великих шлюх этого города. На Рю Сант-Сесиль она наблюдала, как rpaфом Владимиром овладевали итальянские сестры Мари и Рейчел, черноволосые и черноглазые, с ягодицами, словно сделанными из отполированного мрамора. Радьярд пообещал двойную плату, если сестры смогут заставить кончить его друга за десять минут. Молодой граф — эмигрант из России — пытался сдержаться, но он стонал от облегчения до того, как часы пробили положенное время.
На бульваре Хауссманн она видела, как Люси Краусс с грудью, которая напоминала воздушные шары, так страстно сцепилась с черной, словно эбонитовое дерево, Селин Перл, что вся их охрипшая компания застыла в молчании под впечатлением от сексуального напряжения, царящего между ними.
В то время Парижу не отказывали ни в чем. На Рю де Антин она была свидетельницей последней сенсации города: пятнадцатилетняя брюнетка Джинни, приехавшая из Алжира, чья девственная плевра еще была не тронута, показывала себя с такой развязностью, что зрители приходили в возбужденное стояние. Ее клитор был размером с маленький палец, и, когда она достигла своего апогея, по нему пробежала дикая дрожь. Каждый день у мужчин случался припадок, когда они наблюдали за ней. Радьярд предложил свою цену за дефлорацию, но ему сказали, что сообщат, когда представление закроется.
Но самым диким зрелищем, которое она видела, была черноглазая Маргарита де Баррас из Каталонии на Рю Нотр-Дам де Лоретте. У нее были груди, которые смотрели вверх на небо и ляжки, которые, как говорили, могли подоить потерявщего сознание мужчину, притом что она ни на дюйм не двинется своим торсом. Она жила в доме, где было много животных и экзотических птиц: яркие попугаи ара и какаду, павлин, охотничий сокол, чирикающие волнистые попугайчики, парочка золотых иволг, хохлатый орел. Там были собаки, кошки, циветты, лисы, обезьяны, дикобраз и даже маленький ленивец. Многих животных держали в клетке; другие бродили в запертых комнатах. Зловоние наполняло дом, и, когда попадали внутрь, на минуту к горлу подступала тошнота. Ее комната находилась в самом дальнем конце восточного крыла дома, и она оставляла окно открытым, пойдя на компромисс со своими клиентами.
Она стоила дорого; у нее было много ртов, которые нужно было кормить. Но ее представление было уникальным. Маргарита была восхитительно красивой и делала все, что капризное воображение мужчин, часто бросающихся в ее зверинец в поисках настоящих извращений, могло себе представить. Приходившие к Маргарите ожидали, что самое темное желание, которое когда-либо посещало их душу, исполнится. Секс, как Катерина поняла потом, — это всего лишь ощущение новизны. Не было более великой женщины для мужчины, чем Маргарита. Говорили, что она принесла столько счастья стареющему радже из западной Индии, что он осыпал ее рубинами и изумрудами и обещал привезти ей дрессированною гепарда.
Катерина наблюдала, как Маргарита делала такие вещи, которых она никогда больше не видела.
Маргарита и ее невероятные действия были последней каплей. Месяцы проверки ощущений стали сказываться на Катерине. Ее любопытство начало пресыщаться, жажда открытий — притупляться. Мысль о еще одной длинной ночи в барах и домах терпимости, о еще одной дикой шалости, которая вызывала больше скуки, чем радости, о том, что она еще раз будет отдаваться бледнокожему мужчине, упражняясь в совокуплении, которое не приносило ни желания, ни удовольствия, — мысль о еще одной ночи поиска удовольствий начала утомлять ее.
Kaтерина осознала важную вещь. Без любви невозможно было постоянно желать одного и того же человека. Не имело значения, насколько большим было удовольствие. Любовь — это постоянное масло в машине желания. Если его нет, то приходится ехать, пока несмазанная маслом машина не остановится с грохотом.
Джон, отец, интуитивно знал правду. Он продолжал двигаться от человека к человеку, от одного желания к другому, никогда не оставаясь достаточно долго с кем-то одним, чтобы добыть масло любви. Пока он не нашел Эмилию — а в ней желание любовь — и потерял необходимость двигаться дальше.
Катерина поняла это, когда биде стало доставлять ей больше удовольствия, чем мужчины, с которыми она спала.
Желание — это удивительно непоследовательная вещь, но когда оно попадает в ловушку моногамных отношений, оно не может выжить без любви.
Несмотря на туман головокружительного удовольствия, Радьярд понял, что Катерина медленно ускользает из его мира. Она заметила, что он часто напряженно на нее смотрит, изучая степень ее увлеченности их последней шалостью. Ее растущее равнодушие было очевидно. Вскоре Катерина начала избегать некоторых ночных пирушек. Радьярд пытался поддразнивать ее, осыпая гедонистическими проповедями: «Одна жизнь; одна молодость; пользуйся лучшим из того, что у тебя есть; никто невидел завтрашний день; никто не возвращался с отчетом о загробной жизни; все заканчивается, когда заканчивается; тело — это храм, фаллос — это священник, влагалище — это святыня, оргазм — это бог».
Катерина хотела ответить, что храм и священник не привели ее к Богу.
Но она продолжала молчать, позволяя ему проповедовать. А затем внезапно, обнаружив неожиданную черту в своем характере, Радьярд изменился. Словно его отчитали, он начал медленно успокаиваться. Безумная гонка вокруг домов терпимости и баров прекратилась; они — все они — сами перешли к более неторопливым обедам. Разговоры начали крутиться вокруг границ дозволенного и похотливости.
Она обнаружила, что граф Владимир — коротышка граф, который всегда устраивал зрелище с собой и со шлюхами, — был сокровищницей знаний по искусству и литературе. Граф говорил с глубоким знанием дела о русских, французских и английских романистах, описывая их и отличия друг от друга; и он прекрасно понимал, как импрессионисты изменили назначение холста. Ночью в Ле Ша Блан он показал на худого серьезного мужчину, который ел в одиночестве за угловым столиком, и рассказал ей, что это молодой английский романист, рано начавший борьбу с проблемами писателя. Он сказал, что романист приехал в Париж, чтобы справиться с этим, и обедает здесь очень часто. Его звали Моэм.
