Но если он это и делал, то, во всяком случае, не на чизвикском почтамте. Я пристроилась в длинную очередь за сердитым мужчиной в теплой куртке с капюшоном, видимо, давно не стиранной: от нее слегка попахивало. У мужчины было красное лицо, и говорил он слишком громко.
— Почта. Ха! Почтовое, видите ли, отделение. Да если бы они были бизнесменами, вмиг обанкротились бы! Десять окошек, а работают только три… — Он энергично жестикулировал, обращаясь к слушателям, которые вдруг дружно заинтересовались узором на коврике и шаркали ногами, как связанные одной цепью галерные рабы. Я не успела вовремя отвести взгляд, и наши глаза встретились. Мужчина подошел ближе и произнес фразу, которая безошибочно указывала — это не Депардье: — Я безработный. Безработный, понимаете? Почему они не дают мне работы, а?
— Ну… — промямлила я, понятия не имея, разумеется, какого ответа он ждет, а просто чтобы не обескураживать собеседника молчанием.
— Мне пятьдесят один год, — он приблизился еще на шаг, — пятьдесят один…
Желая хоть как-то выразить солидарность, я кротко сообщила:
— Я тоже без работы.
— Вот, вот! — Он многозначительно посмотрел на служащих, наблюдавших за выступлением из окошек с самодовольным любопытством. — Вот вам еще одна. Нас двое, не имеющих работы и желающих… — Он тронул меня за плечо. — Вы ведь желаете, не так ли?
— Да, конечно, — подыграла я ему, чувствуя себя совершенной мерзавкой.
— Ну, так вот, — снова воззвал мужчина. — Дайте нам шесть марок для почтового отправления первого класса и два рабочих места… — И он горько расхохотался.
— Прошу меня извинить. — С этими словами я высвободила свое плечо, стараясь сделать это как можно деликатнее. — Я кое-что забыла. — И выскользнула за дверь.
На улице, прислонившись спиной к стене, сделала несколько глубоких вдохов и с иронией подумала: уж этот-то наверняка мог бы стать любовником, у него масса свободного времени. Боже мой! Что я делаю? Прочесываю почтовое отделение? Почему бы мне тогда просто не войти и надменно не поманить пальцем какого-нибудь новобранца из этой скорбной очереди?
— Маргарет? — услышала я. — Не ожидала тебя тут встретить.
Это была Верити, и я с трудом удержалась, чтобы не брякнуть: «Только не говори мне, что ты опять вышла на охоту!» Слава Богу, благопристойность и чувство меры взяли верх.
— Что за странный способ времяпрепровождения — подпирать стену почтового отделения! — рассмеялась подруга. Выглядела она гораздо лучше. До превращения в тот мощный источник энергии, каковой она представляла собой прежде, было еще далеко, но от недавнего отчаяния не осталось и следа. Она держала в руке письмо, причем держала так, что становилось очевидно: послание важное. Верити помахала им в воздухе, многозначительно глядя на меня и явно ожидая вопроса.
— Кому ты написала? — послушно спросила я, кивая на конверт.
— Марку, — ответила она и широким жестом, достойным Сары Сиддонс,
[12]
опустила письмо в почтовый ящик.
Мы пошли выпить кофе. Мне определенно требовалось взбодриться, а также убраться подальше от почтамта, пока мой новообретенный агент по трудоустройству не вышел и не повел меня в «Сейнзбериз»
[13]
на штурм контрольных касс. Верити тоже необходимо было выпить кофе, потому что, по ее словам, она только что совершила достойный восхищения, решительный, дарующий свободу поступок.
— Ну, и что же ты такого сделала?
— Вернула Марку ключи от его квартиры. Вот что. В письме говорится, что между нами все кончено. Будь здоров, прощай, чтоб тебе гореть в аду!
Я помешала свой кофе.
— Ты прямо поэтесса, только не знаешь этого, — рассеянно похвалила я.
— Ох уж эти твои дурацкие клише, — притворно простонала Верити. — А между прочим, он ведь просил меня вернуться. — Если пламя мстительного торжества когда-либо озаряло лицо женщины, так именно сейчас. — А я сказала — нет! Причем я не притворялась. Нет! Поганый, вшивый, вонючий ублюдок, предатель. Передай мне сахар…
И началось.
Вернее, она начала. Характер долгого монолога Верити свидетельствовал о ее незаурядном темпераменте. Как выяснилось, с тех пор как сошлась с Марком, она не работала, почти не спала, отчего под глазами у нее появились мешки, вместимость коих могла соперничать с баулами человека, собравшегося на полтора месяца в Сидней, а также обнаружила, что для наслаждения сексом требуется нечто большее, чем простое техническое мастерство.
— Он мгновенно засыпал и начинал храпеть. Мгновенно!
Я обратила внимание, что Верити все сыпала сахар в чашку, даже не замечая этого.
— Кошмар. Лучше уж остаться одной, чем иметь такого любовника, — поддакнула я, подумав при этом, что техническое мастерство — не так уж мало.
— Совершенно верно!
— И я порвала с Роджером.
Верити поставила чашку на стол.
— Не может быть! Почему?
— Он скучный, — объяснила я.
— Вот как? А мне казалось, вы отлично подходите друг другу…
Я понимала, что она не хотела обидеть меня этим замечанием, и тем не менее не отказала себе в удовольствии сообщить о завещании миссис Мортимер, своем годичном отпуске и решении начать новую жизнь; маленькую деталь, касающуюся будущего любовника, разумеется, утаила. Энергичная поддержка подруги снова примирила меня с ней.
— Слушай, это же блестящая идея. Замечательно! Именно то, чего ты заслуживаешь. — Я расцветала в лучах ее горячего одобрения. — И знаешь, — Верити наклонилась ко мне через стол так, что ее крупные серьги звякнули о чашку, — я даже не подозревала, что ты на такое способна. — Тут она снова слегка увяла. — Только наслаждайся свободой solo, — посоветовала она, — а то потеряешь год, как потеряла его я. — Чашка в очередной раз со стуком опустилась на стол. — Или еще лучше — мы могли бы, например, вдвоем отправиться на машине куда глаза глядят. Подруги по несчастью — и к черту всех мужчин.
Момент, безусловно, был неподходящий, чтобы сообщать ей, что я вознамерилась повернуть реку своей жизни в эротическое русло.
Дав страшную клятву над кофейной чашкой, что буду, выражаясь метафорически, поклоняться лишь Диане и покажу нос Венере, я продолжала рассматривать разные возможности. Даже когда антенна отключалась, плавники сами собой выносили меня на поиск добычи. Вообще подобный гипертрофированный интерес к особям мужского пола очень нервировал. Теперь я понимала, как чувствуют себя всякие ползучие гады, когда у них наступает сезон спаривания. Если же и антенна, и плавники действовали одновременно, положение становилось и вовсе угрожающим, потому что в сферу моего внимания и оценки попадали все, вплоть до рассыльных из лавок зеленщиков. Порой я начинала сама себя побаиваться. Но в то же время испытывала щекочущее любопытство. Единственное, что было необходимо, — это отыскать антенну, настроенную на меня, или набор мужских плавников, гребущих навстречу.
