Джилл, судя по всему, была на грани срыва, и я надеялась, что созерцание моего счастья доставит ей хотя бы относительное удовлетворение. Время от времени она остро нуждалась в напоминании, что мир все еще может быть розовым на вид и сладким на вкус, но Дэвид, похоже, чем дальше, тем больше утрачивал способность дарить ей подобные ощущения. Может быть, трещина между Джилл и Дэвидом постепенно расширялась потому, что дети покинули дом? Семья была их общей путеводной звездой. Оставшись один на один, муж и жена стали четче видеть недостатки друг друга. Но со стороны Джилл едва ли справедливо было ожидать новых приливов романтизма в розовых тонах от мужчины, который и в молодости не очень-то был к ним склонен. Значит, решила я, она сможет черпать удовлетворение во мне. Джилл требуются реки сахарной патоки? Что ж, я обеспечу ее ими сполна — если любовник не станет возражать. Капли ласки и нежности будут стекать, как утренняя роса с розового лепестка.
Верити была серьезно озабочена тем, что происходило в моей жизни. Она не одобряла моих действий и считала, что я ее предаю, но я постаралась успокоить подругу, сказав, что мои многочисленные свидания — всего лишь случайные встречи и ничего более. Однако под любыми предлогами Верити являлась ко мне с утра пораньше и была довольна, если обнаруживала меня в халате. Тогда, перепрыгивая через две ступеньки, она взлетала наверх, чтобы заглянуть через дверную щель в спальню и убедиться, что на подушках не покоится какая-нибудь лохматая голова, все еще дышащая ночным пресыщением. Она выдавала это за шутку. Но я-то знала, что это вовсе не шутка. Иначе с какой стати было ей несколько раз серьезно, понизив голос и буравя меня взглядом, предупреждать: «Презервативы. Маргарет, не забывай о презервативах!»
— Том Круз только что ушел! — кричала я снизу. — Но минуту назад звонил Эдди Мерфи, он уже в пути.
— Ты такая счастливая, — говорила она, спускаясь по лестнице с весьма плотоядным выражением. И хоть спутник, с которым я была в ресторане накануне вечером, не имел ни малейшего сходства ни с одним из названных персонажей, я готова была с ней согласиться. — Откуда они все берутся? — однажды раздраженно поинтересовалась Верити и, должна признаться, ощутимо уязвила своим вопросом мою гордость. И в самом деле — откуда? Наверное, ей казалось, что я похожа на тролля, заманивающего в свою пещеру невинных путников.
— Из материнской утробы, Верити, — ответила я тогда. — Так же, как ты и я.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, — огрызнулась она. — Где ты их находишь?
Меня так и подмывало поддразнить ее, сказав: «На Кингс-Кросс
[34]
и в его окрестностях». Но, глядя в зеркало и приглаживая волосы, я лишь неопределенно ответила:
— Да так… там-сям.
Я знала, что это взбесит Верити, но, так или иначе, вникая в мою жизнь и мои романтические интерлюдии, она, несомненно, чувствовала себя гораздо лучше. Теперь она вернулась к нормальному весу (скорее всего это было не ее заслугой, а единственным положительным эффектом ее страданий, но подруга снова, безо всяких изнурительных диет, влезала в джинсы десятилетней давности), глаза ее сверкали не от джина, а от интереса к жизни, и она все реже и реже слезливым поэтическим слогом изливала тоску по отсутствующему Марку. Пока у меня еще хватало времени для нее, а к тому моменту, когда на сцену выйдет мистер То-Что-Надо, Верити, я не сомневалась, окончательно выздоровеет. Мне снова припомнилась нежность картины Тинторетто. Две женщины: одна сбилась с пути, другая ее спасает. Несмотря на то что Саскии нет со мной, жизнь, оказывается, все равно может дарить радость.
Что это — какой-то потусторонний сдавленный смешок, или мне почудилось?
Однажды утром в дверь позвонили, но оказалось, что это не Верити, а Колин. Ухмыляясь, он протягивал мне три письма.
— Так-так, — сказал он, опасно посверкивая глазами. — Неглупый на сей раз попался паренек. Присылает три разных письма, написанные тремя разными почерками, с тремя разными обратными адресами. Жене и впрямь трудно будет его выследить, не говоря уж о МИ-5!
[35]
* * *
Колин оказался настоящим сыщиком. Проныра!
Я повела его на кухню, насыпала в пиалу мюсли и шваркнула под нос, выразив надежду, что он ими подавится, и в процессе приготовления кофе во всем призналась, попутно заверив, что, если он кому-нибудь когда-нибудь проболтается, я буду считать своим долгом перед всей женской половиной человечества сделать его участие в поедании мюсли у меня на кухне опасной — пищевой — разновидностью русской рулетки.
Только женщины способны на настоящую романтику. Только им доступно то измерение духовной жизни, которое влечет к возвышенному, и только они готовы осуществлять это влечение на практике. Они знают: так же как приготовление восхитительно тающего во рту идеального суфле требует затраты чертовой уймы усилий и времени, так и романтическое приключение не падает в руки само собой, если тщательно не подготовить почву. Подготовка почвы может включать в себя что угодно: от модной одежды, надушенной ложбинки между грудей и ужина на двоих в дорогом ресторане на веджвудском фарфоре до непоколебимой веры в то, что именно сегодняшний день принесет победу, даже если пробираться к конечной цели придется в измызганном рабочем комбинезоне.
Негодующее блеяние Колина по поводу моей недопустимо рациональной методики способно было заставить прослезиться даже закоренелую феминистку.
— Как ты могла?! — вопрошал он со страстью. С более пламенной, надо признать, страстью, чем любая облеченная в слова страсть, какую он когда-либо демонстрировал в моем присутствии. — Как ты могла отважиться на такое циничное предприятие?!
Что, черт возьми, засело в головах сорока девяти процентов населения Земли, что заставляет их на заявление женщины «Я знаю, что мне нужно и как этого добиться» тут же начать ее подозревать черт-те в чем? Терпимость, автоматически подразумевающая пассивность в действиях, считается почему-то чисто женской добродетелью. Мужская же якобы заключается в умении мускульной силой и отчаянной решимостью преодолевать обстоятельства. Об этом свидетельствует, кстати, своеобразная интерпретация легенды об Иове в финальном эпизоде «Декамерона»: претерпевший психопатическую ярость Бога и получивший воздаяние за свои муки Иов превращается у Боккаччо в кроткую Гризельду, которая согласна сносить все доморощенные испытания, устраиваемые ей мужем-психопатом, чтобы доказать свое право на существование. Наверное, предполагается, что Господь счел ниже своего достоинства снизойти до женщины. Иов претерпел, избавился от проказы и был вознагражден четырнадцатью тысячами овец, шестью тысячами верблюдов, тысячей пар воловьих упряжек, тысячей ослиц и ста сорока годами полнокровной жизни, за время которой произвел на свет семерых сыновей и трех дочерей, благополучно достигших брачного возраста, после чего ушел на покой и воссел одесную самого Господа во всем своем добродетельном сиянии.
