Максим Максимович Шереметьев, заведующий в том же институте сектором «Культура и политика», хотя в Мадрид и не ехал, но занят был не менее ответственным делом: читал верстку своего нового труда «Упадок культуры в условиях деспотизма».
Иван Прокофьевич Соконин, сидя в палатке, раскинутой под звездным небом остывающих в ночи Каракумов, при свете карманного фонарика записывал результаты дневных наблюдений за бытом пресмыкающихся пустыни.
Ирина Бекетова вернулась с записи на телевидении, но спать не ложилась, а, вызвав домой аккомпаниатора, репетировала программу своего сольного концерта. Известность эстрадной певицы требовала неутомимых борений, подобных тем, которые затрачивает гребец одинокой лодки, пытаясь удержаться на гребне волны в рокочущем море.
Марго просто еще была на работе. Заводской клуб, где она ведала культурно-массовой работой, кончал мероприятия поздно. А сегодня тем паче: вечер встречи коллективов, работающих по бригадному подряду, с деятелями науки завершался показом нового фильма, который Марго с великими трудами выбила через Госкино.
Александр Илларионович Ковригин от суетности жизни был уже далек, с трех часов пополудни сегодняшнего дня он покоился на Даниловском кладбище рядом с ушедшей много ранее его супругой Еленой Владимировной. Однако ковригинская жизнь все же как бы продолжала свое независимое биение, ибо ученик Ковригина Юра Орлов и сейчас сидел над технической документацией, которую Александр Илларионович готовил последние годы для завтрашнего боя с комиссией, прибывающей на завод.
Даже Рудик и Вадик стирали в ванной свои носовые платки. Что тоже было достаточно ответственным занятием.
Таким образом, как видите, жизнь не остановила своего поступательного и центробежного (а может, центростремительного) движения. И многие люди, чье существование сплелось со Светкиным и, о которых автор еще собирается рассказать далее (ибо литература, как известно, отражает жизнь), были заняты действительно важными, а подчас прямо-таки государственными делами.
И уж, конечно, что такое рядом с ними была Светка, или Светлана Дунаева, массажистка поликлиники № 15, бегающая вечерами по частным вызовам? Да еще какая-то шапка! Смех сказать, не то, что сравнивать.
Однако автор, следуя состраданиям, а вполне возможно, подчиняясь неуправляемой логике повествования, не в силах оставить ее одну в темноватом подъезде со всеми бедами, что свалились на невезуху Светку. Тем более, со Светкиными странностями.
Итак.
Подъезд у Ковригина был мрачный, и сейчас все его угрюмые хвори были видны Светке с особой подробной четкостью. Но странное дело: так же, как не думала она в этот последний час о нелегкой своей жизни, так и вид убожества, обступавшего ее, не вселял в Светкину душу угнетенности, не огорчал взора.
Напротив. Ей открывалось мистическое преображение каждой мелочи, что была над ней, за ней, перед ней. Потолок явился светлым небом в ярких черных звездах, будто ночью небесная твердь раскинулась своим негативным изображением или куполом неких антимиров. Серая побелка над зеленой масляной живописью давних маляров и всевременных водных потеков обратилась в дремучие сугробы, укрывшие лесную яркость. Даже нет. Каждая стена обнажала одновременное существование несоединимых сезонов – зимы и лета. Дыра в стекле с расходящимися трещинами, и та, уловив свет промчавшейся за окном машины, запечатлела момент рождения неведомой звезды. Новорожденное светило поднималось выше и выше, чтоб на оштукатуренных небесах стать еще одной звездой, вспыхивающей черным светом.
И сама Светка поднималась вслед путешествующей этой звезде к потолку, скользнула над сугробами старой побелки вверх, к последнему этажу, где совсем недавно лежал покойник и где в прибранной Светкой пустой комнате еще, вероятно, блуждала душа Александра Илларионовича, бессильная покинуть полувековое обиталище своего владельца.
Светку нисколько не удивило это ее вознесение, это бесплотное скольжение по новоявленному антимиру. «Я ведь астральное тело, – даже как-то весело подумала она. – Ирина же сказала, что я могу быть астральным телом».
Что такое «астральное тело», Светка не знала, но сейчас вспомнила Иринины слова, хотя опять толкнулось: «Дурь!»
Когда Светка тронула старинную медную ручку на двери в комнату Ковригина и ощутила под ладонью гладкий холодок ее отполированного прикосновениями изгиба, из соседней комнаты вышла ковригинская невестка Юлия, и у Светки от ужаса оборвалось сердце.
Вместе с падающим сердцем Светка тоже рухнула с верхнего этажа на нижнюю площадку подъезда, встав, как стояла в тот миг, когда красномордый парень ушел, унося за пазухой ее шапку…
«Надо идти, – подумала Светка, – но как без шапки-то? Через всю Москву… Сколько еще придется ждать автобуса! А мороз, передавали, двадцать градусов. Верная пневмония».
Светка никогда не говорила «воспаление легких» или «простуда». Как медсестра, она употребляла только медицинские термины: пневмония, ОРЗ. Да, пневмония – точно.
Но тут же она поняла, что это уже никакого значения не имеет, потому что она не успеет заболеть. Она же сегодня умрет.
Нужно было идти. Однако Светка никак не могла заставить себя переступить через то место, где недавно стоял красномордый парень. Будто все пространство до двери, где он возник, когда она вышла из лифта, и, пахнув ей в лицо перегаром, хрякнул: «Хорошенький шлямпомпончик, только вот к твоей демишке не подходит. Придется одолжить», – все это пространство было до сих пор заполнено им. Даже, может, не им самим, а объемным жестом, которым парень сорвал со Светки шапку и сунул ее за пазуху.
Этот жест, точно какое-то плотное тело, точно заслон, и сейчас отделял Светку от входной двери, но она в конце концов прорвалась сквозь него и вышла на улицу.
На этот раз бюро прогнозов не соврало: обещали двадцать – обеспечили двадцать. Светка зажала у горла воротник «демишки», как сказал парень.
Зимнего пальто у Светки не было. Но, входя в поликлинику, где работала, или в квартиру «левого» пациента, Светка заблаговременно расстегивала свой тощий зипунчик и весело охала: «Ох, и забегалась! Жарища!» Какой бы мороз ни стоял. Она не хотела, чтобы ее жалели. К тому же у нее была шапка.
Шапка была многоликим персонажем Светкиной жизни.
Приходя к Швачкиным, Светка вешала свою шапку рядом с шапкой Таисьи Михайловны и каждый раз, как заклинание, произносила про себя: «У тебя шапка из пегого песца, а у меня из чернобурки. Так что я плевать хотела на твои два рубля и на все твое богатство». Слова эти и правда, как заклинание, освобождали ее, неимущую массажистку, от неловкости за Таисью, которая заявила Светке, что раз уж она делает два массажа в одном доме (самой Таисье и ее властительному мужу), она должна брать по два рубля с человека, а не три, как в тех случаях, когда обслуживает одного пациента. «Вам же не приходится ехать для второго массажа на другой конец города!»
Вообще-то Светка знала, что никто из массажисток уже не берет трояк за общий массаж. Пятерку. А некоторые – десятку. Но, начиная в давние времена «левую» работу, Светка считала себя малоквалифицированным специалистом, потому назначила – три рубля. Теперь она была мастером, но увеличить таксу стеснялась. А никто из пациентов сам не предложил. Хотя цена всем была известна. Ну и Бог с ними!
