Там была ваза: очень элегантная и дорогая.
– Спасибо большое, но я заранее хочу вас предупредить, Стив: у нас с вами ничего не получится.
– Я так вовсе не считаю, – немедленно откликнулся он широкой улыбкой. – Мы должны привыкнуть друг к другу.
– Поверьте, я говорю только то, что тщательно продумала и взвесила.
– Вас восстановил против меня доктор Стронг?
– Вовсе нет, – ответила я. – Стив, я скажу вам честно: живи мы вместе, мы бы постоянно с вами препирались.
– Это еще почему? – удивленно приподнял он брови.
– Потому что вы привыкли все решать сами, а я – сама, – и, осененная внезапной идеей, продолжила: – Это, как два одинаковых полюса в электричестве. Дайте им коснуться друг друга, и искра неизбежна.
Он посмотрел на меня снисходительно.
– Абби, – сказал он, стараясь говорить как можно мягче, – вы – умная и привлекательная женщина, а я – умный и, надеюсь, не отталкивающий от себя чем-то мужчина. И обоими нами руководил бы в таких случаях спасительный здравый смысл…
Он хотел уложить меня тем же приемом, каким я всегда удачно пользовалась в своих отношениях с Руди.
– Стив, – возразила я, – у разных людей он может быть разным…
Судья Роджерс улыбнулся:
– Ваш прежний опыт для наших с вами отношений не совсем подходит.
– Что вы имеете в виду? – встрепенулась я.
– То, что и ваш бывший муж, и его приятель – из другого теста… Оба они – эмигранты. Иностранцы. А мы с вами – американцы с головы до ног. До самой последней клеточки…
– Я никогда ксенофобией не страдала.
– И я тоже, – заверил он, – но не станете же вы отрицать, что вместе с воспитанием закладывается и какая-то ментальность. А они оба прибыли в Америку уже в достаточно зрелом возрасте…
Хотя я была твердо уверена в своей правоте, его логика произвела на меня впечатление.
– Видите ли, Абби, – сказал он прочувствованным голосом, – я вовсе не ищу рабыню или сиделку. У меня достаточно средств, чтобы ни о чем и никогда не беспокоиться. Даже если меня настигнет старость или болезнь…
– Я в этом не сомневалась, – сказала я.
Он с достоинством кивнул:
– Если надо будет, я могу содержать трех медсестер, повариху и еще уборщицу с шофером. Но я не хочу ни заботы, ни любви за деньги. Все это должно идти от души…
Я собралась его перебить, но он сделал предупреждающее движение рукой и прочистил горло.
– Потому что то же самое и от всей души я хочу давать близкому человеку сам. – Стив бросил на меня долгий и изучающий взгляд. – Сотворяя мир, как мы помним, Господь Бог создал Адама и Еву. Не двух Адамов и не двух Ев, Абби…
Он ушел, а я рассеянно думала о том, как неуловима и обманчива мечта: инстинктивно я всегда хотела, чтобы рядом был кто-нибудь, на кого можно опереться и переложить тяжесть забот. Но когда такая возможность появилась, вдруг обнаружила, что все не так просто. Если бы меня спросили, что я выберу – доверчивую податливость одного или жестковатую надежность другого, я бы не знала, что ответить… Руди, Руди!..
РУДИ
Вернувшись из Базеля, я еще с вокзала позвонил Галатее. В ее голосе зазвучала неподдельная радость.
– Руди, – сказала она, – я хочу, чтобы ты пришел… И чтобы ты приходил всегда и всегда спал со мной…
Во вспыхнувшую с первого взгляда любовь сорокалетней женщины к зрелому мужчине я поверить не мог. И хотя такого рода признание не может не льстить мужскому тщеславию, воспринял его более чем скептически.
В ту ночь я опять остался у нее…
Так начался новый и захватывающий виток в моей жизни. Исполнилась заветная мечта закомплексованного подростка: женщины тянутся к нему сами.
Я вдруг стал привлекателен и симпатичен. Меня выделяли. Лелеяли. Оделяли…
Одного я не мог понять: а что, собственно, во мне изменилось? Во внешности – ничего, просто стал моложе. Но ведь я уже был таким когда-то. В характере? И здесь, пожалуй, тоже ничего нового. Те же вкусы, манера поведения. Если авария и последовавшая за ней кома и сказались на чем-то, то лишь на том, что я перестал стесняться самого себя.
В сущности, прежде я жил в построенной не без моего участия и хорошо охраняемой тюрьме. Был рабом самого себя. Своих собственных комплексов, привитых стереотипов. Наконец – условностей. А женщины чувствуют это. Издалека. Как въедливый дух унитаза, провоняв которым ты отталкиваешь тех, кто к тебе приближается. А ведь садятся на него все, и не из удовольствия, а когда припрет. Зато теперь, когда я взломал в себе преграды и заслоны и стал свободным, их повлекло за мной. И они устремляются, как за ветром – листья, пластиковые бутылки, обрывки газет…
Жаль только, все это случилось сейчас, а не тогда! Ведь все, что переполняло меня раньше, перегорело, кончилось. Безвозвратно ушло захватывающее дух удивление. Ожидание чего-то нового, непознанного. Исчезла радость открытия. Горше и бескрылей стала мечта. Перед голодающим расстелили скатерть-самобранку, а он не в состоянии есть: слишком жадно набил он уже себе брюхо. Какая жалость…
Днем мы ездили с Галатеей по окрестностям, а вечером я репетировал все в том же бывшем складе. Еще пару часов назад строительные рабочие, официанты, нянечки, грузчики и уборщицы, они, скинув с себя комбинезоны и уплаты, становились профессиональными музыкантами. Возвращалось человеческое достоинство. Преображалось выражение лиц. Выпрямлялась осанка. Менялась манера разговаривать.
Новые знакомые относились ко мне вежливо, но настороженно и отчужденно. Их можно было понять. Кто-то другой, такой же, как они, не лучше и не хуже, по воле капризного случая был занесен на другую планету, а теперь, спустившись оттуда на парашюте, изображает инопланетянина. И хотя, в отличие от других профессиональных дирижеров, я старался быть внимательным и тактичным, мне то и дело приходилось ловить неприязненные взгляды.
– Коммунизм, – нехорошо улыбаясь, объяснял мне Нику, – сыграл с нами сатанинскую шутку. Мы-то считали себя в своем летаргическом сне – избранниками грядущего рая, а проснулись изгоями.
После репетиций я возвращался в квартиру фрау Гастнер. Обычно я приходил туда уже поздно. За надбровными дугами глядящих на улицу маркиз на окнах дремотно гасли зрачки огней. Устало щурились на редких прохожих уличные фонари. А усатый дворник-ветер мел под ноги осенние листья.
Стараясь не шуметь, я открывал ключом парадное и неслышно ступал по ковровому покрытию. Потом нажимал на узорчатую кнопку лифта и, вызвав его, поднимался на третий этаж. Там, осторожно стукнув пальцами по двери, проскальзывал внутрь и сразу же ощущал на себе податливую тяжесть соскучившегося женского тела.
