Переговоры длились буквально пару минут, после чего «Академик Велиховский» слегка изменил курс и уже через полчаса прошел впритирочку к тихой деревенской пристани, носившей залихватское имя «Фроськина Падь». Кирилл легко спрыгнул на дощатый настил, один из матросов перебросил ему вещи, и счет-фактура номер пятьсот восемнадцать под названием «Жених из Лондона. Сопровождение в круизе» был закрыт.
Приветственно отсалютовав рукой капитану, Кирилл повернулся и широким шагом зашагал по направлению к деревне. Внешне он был совершенно спокоен, но в синих глазах горело нечто такое, отчего классическая троица молодых фроськинопадских хулиганов, собравшаяся было попросить у проезжего фраерка прикурить, поскучнела и поспешно отвернулась в другую сторону.
Через полчаса Кирилл вышел на трассу, где его и подхватил большегрузный трейлер с питерскими номерами.
Уже поздним вечером, практически ночью, Кирилл заявился в маленький уютный офис на окраине Москвы, сдал «казенную часть обмундирования» на склад, расписался в ведомости, затем отчитался за фальцдокументы и без стука вошел к боссу.
Анфиса Бромберг и босс Антоха гоняли чаи и хихикали о чем-то своем, но при виде лица Кирилла немедленно посерьезнели. Антон кашлянул и негромко поинтересовался:
— Что-то случилось, Кирюха?
Кирилл покачал головой, потом покивал, а затем сурово заметил:
— Да. Случилось. Я увольняюсь.
— Здрасти! Поподробнее нельзя?
— Можно. С завтрашнего дня я больше не работаю.
— Да чего случилось-то?!
Кирилл неожиданно широко улыбнулся.
— Влюбились мы, вот чего. Женюсь я, Тоха.
Анфиса энергично плюнула и рявкнула:
— Добрее к людям надо быть, Кирилл Степаныч! Так ведь и удар хватить может.
— Тебя хватит, как же. Знаешь, Анфиска, не будь ты этой самой гениальной светилой психологии, я б тебя… Утешает одно: на этот раз и твой план не сработал. Ладно, ребята, я вас люблю, но я устал и хочу домой. Пока! Созвонимся. Анфис, не переживай.
С этими словами Кирилл дружески поцеловал Анфису Бромберг, пожал руку бывшему боссу Антохе и отбыл восвояси. Когда же дверь за ним закрылась, Анфиса Бромберг негромко рассмеялась, и в черных глазах сверкнули лукавые искры.
— И кто ему сказал, что мой план не сработал?
Плакала Ольга долго, а весь ее рассказ уложился в несколько фраз… Когда она замолчала, Ляля в отчаянии заломила руки.
— Неужели так все и…
— Да. Ляль, ты иди, ладно? Прости, что я тебя сорвала. Я уж лучше одна…
— Оля, а ты…
— Ляль, не надо. Мне тридцать пять лет. Я же не девственница, которую соблазнили и бросили. Я наняла мужчину по вызову, он качественно выполнил свою работу. Все нормально.
— Оль, а он…
— Он, вероятно, уже дома. Или на работе. Не исключено, что на новом, не менее интересном задании, хотя я бы не отвергала и версию отпуска.
— И ты прямо из Кошкина…
— Да. На такси. Маршрутном. Потом на поезде. Довольно быстро, всего четыре часа, а главное — так трясет, что совершенно невозможно ни о чем думать.
Закрыв за Лялей дверь, она снова начала рыдать, и делала это долго, почти весь вечер, прерываясь иногда на беспокойный сон, больше похожий на обморок. К ночи она вдруг перестала плакать и ощутила мощный прилив ненависти к тому, кто посулил ей счастье и даже дал попробовать его на вкус, а потом вдруг взял и отобрал. Насовсем. В самый-самый счастливый момент — на самом пике радости, возрождения и надежды…
Ненависть спровоцировала выплеск адреналина. Адреналин обеспечил прилив сил. И ночь Ольга посвятила генеральной уборке, остервенело наводя в доме порядок, начищая все до блеска и надраивая полы, чтобы даже запах ненавистного Кирилла Сергеевича Андреева выветрился навсегда.
А утром, точно в тот самый момент, когда она вышла из душа, странно успокоенная, почти бесчувственная, в дверь позвонили.
Она не открыла, конечно, но ведь ключ-то у него был свой… Она сама ему дала.
Отвратительный синеглазый демон, чей дух она изгоняла из дома целую ночь, стоял на пороге и весело улыбался ей прямо в заплаканное лицо.
— Лель! Я тут подумал… А не хлопнуть ли нам на мировую?! Как ты насчет шерри?
Она медленно и спокойно подошла к нему, посмотрела прямо в синие глаза, осторожно прикоснулась кончиками пальцев к его губам. Тихо, задумчиво прошептала:
— Шерри, говоришь…
Ее пальцы… Самые нежные пальцы в мире, несущие наслаждение и покой… Конечно, он не мог удержаться. В принципе, он сначала хотел поговорить, но… Это его губы не могли удержаться. Они сами, независимо от него, целовали пальцы Ольги. Потом Кирилл вдруг нахмурился и отступил на шаг.
— Да, Лель, я, это самое… Короче, меня зовут Кирилл…
— Я помню, придурок!
— …Степанович Александров. И я правда программист. А фирма наша… Это не эскорт, это ролевые игры…
— Иди сюда. Только насовсем. Пожалуйста.
Кто из них сделал следующее движение? Ну какое это имеет значение? Неважно. Возможно, оба, возможно, вообще никто. Просто пространство вдруг резко сжалось, и они обнялись. Губы к губам, грудь к груди, и вот уже Кирилл Андреев, то есть Александров — да какая разница! — не помнит больше о своих мужских принципах и опасениях, о карьере и свободе, о кем-то придуманных запретах и этических нормах… Да и не хочет он больше никаких идиотских запретов, не знает вообще, про что речь!
Ее руки у него на плечах. Вот что важно. Нежные пальцы скользят по его волосам, сбегают по шее на плечи, гладят спину, впиваются в кожу…
Тело женщины выгибается в его руках, молит о близости, и уже нет сил сопротивляться этому призыву…
Нежные пальцы на миг становятся сильными и нетерпеливыми, торопливо рвут пуговицы на его рубашке и с облегчением прикасаются к груди, и опять гладят и ласкают, вкрадчиво спускаются все ниже…
И вот уже губы прижались к губам, и по языку бежит горячий ток, пробуя на вкус чужую, но такую близкую душу… Руки сплелись, два тела сплавились воедино… И нет больше Кирилла Александрова-Андреева, Исполнителя, нет Ольги Ланской, Заказчицы, есть только мужчина и женщина, и вокруг них нет никаких искусственно созданных рамок. Ничего нет, кроме огромного мира, который весь принадлежит — им двоим.
Они раздевали друг друга нетерпеливо — и осторожно, страстно — и нежно, боясь — и желая…
Ее нагота в который раз ослепила Кирилла. Он с трепетом касался пальцами обнаженной груди, ласкал нежную кожу, осторожно целовал ее плечи и шею, чувствуя, как она загорается от его прикосновений, как тает, словно воск, в его руках, чтобы через мгновение обратиться в пламя, способное растопить лед его замерзшей за время их недолгой разлуки души…
