Меня вдруг начало сильно трясти. Подумала: «Если в таком виде заявлюсь домой, бабулька сразу заметит». И тогда я пошла бродить по улицам. Добрела до околицы, постояла там, ежась от ветра, и решила возвращаться домой. Пришлось идти мимо мамкиного дома. Я увидела в окнах свет. Открыв рот, словно зачарованная смотрела, как уверенно он льется. И рамы уже не обгорелые, кто-то заменил их новенькими, вот только покрасить не успел. Из глубины дома слышался мерный стук молотка.
— Что-то ты синяя такая? — спросила, пристально разглядывая меня, бабка. — Неужто успела так озябнуть, пока от свиристелки шла?
— Баб, ты чего это, мамкин дом продала? — задала я ей встречный вопрос. — А почему тайком, почему мне ничего не сказала?
Бабка немедленно отвернулась от меня, делая вид, что ее интересует чайник.
— Не мамкин, а папкин уж, ежели по самой правде-то, — нехотя вымолвила она, не оборачиваясь. — И не продала я его вовсе, а так отдала.
Я пристала с расспросами:
— Как это отдала? И кому?
— Тимоше я его отдала, пусть живет, его избушка вся сгорела, там и чинить нечего. Митин дом обгорел не сильно, в добрых-то руках как игрушка будет. Разве мы с тобой починим там все? А без хозяина дом сирота, начнет рушиться. — Бабка пожевала губами, помолчала и после тяжкого вздоха добавила уже потише: — Или ты, детка, захотела бы отцов дом в чужие руки продать, на деньги позарилась бы?
Я отрицательно замотала головой, чувствуя, как краска заливает мне лицо и шею.
— Тонь, я умру!
— Да погоди ты! Может, и не случилось еще ничего?
— Ну да, как же, не случилось, когда случилось! А если не случилось, то где же он тогда?
— По делам уехал, он же мужик, Сим, у мужиков вечно какие-то дела.
— Де-е-ла! Скажешь тоже, — передразнила меня Симка плачущим голосом. — Разве по делам он уехал бы не попрощавшись? А-а? Ночью, тайком? Ой, чую я, чую, не к добру это!
— А откуда ты знаешь, что именно ночью?
— Оттуда!
— Так вы спите вместе? — обуяло меня несвоевременное любопытство. — Прямо в доме? А как мать твоя к этому относится?
— Тонь, да иди ты к черту! Какая мать? Мне что, тринадцать годов? Он мой жених, и ее не колышет, что мы с ним делаем.
— Сим, послушай, машина вроде подъехала.
— Ой, может, это Ленечка мой приехал? Родненький мой! — проскулила она и тут же вдруг перешла в другую тональность: — Ну я ему щас волосенки-то повыдергаю! Будет знать, как меня пугать!
Однако шум машины стих. Кто-то, плохо различимый в темноте, показался из-за угла, судя по силуэту, мужик.
— Сим, пойди сюда, — позвал он подругу.
— А кто это? — поинтересовалась она немного дрожащим голосом.
— Да я это, я, не видишь, что ли? — нетерпеливо отозвался голос.
— Ну, темно же! — машинально возразила подружка. — Ром, ты? А Ленька мой где?
— Так ты подойдешь или нет? — потерял терпение Ромка.
— Не ходи! — шепнула я ей, стараясь подавить внутреннюю дрожь.
— А что? — также шепотом осведомилась она, и я поняла, что она трусит не меньше моего.
— Не знаю, но не ходи, не к добру он тебя зовет, пойдем лучше в дом.
— С кем ты там шепчешься, с Тонькой небось?
— Ага! С ней! — крикнула подружка в ответ, а мне вполголоса сообщила: — Это ж Ромка, я у него про Ленечку спрошу и сразу назад.
Тем временем она все ближе продвигалась к углу, возле которого неподвижно, словно приклеенная, маячила темная фигура Ромки. Я двигалась за ней, недоумевая, что он там стоит, почему сам не подойдет?
— Ром, Ленька где? — уже требовательно и громко спросила Симка и схватила его за рукав.
Ромка повел себя странно, он вдруг стал пятиться за угол. Подруга моя решила, что именно за углом и находится ее ненаглядный Ленечка, зашагала охотно. Я поплелась следом, морщась от дурных предчувствий, как от зубной боли. Пройдя таким манером несколько метров по дороге, мы остановились. Я сразу же ухватилась за подол Симкиной куртки и стала тянуть подружку к себе, потому что предчувствия мои достигли такой силы, что меня затрясло.
— Отпусти ее сейчас же, слышишь, ты, скотина! — выкрикнула я и увидела темный, лоснящийся бок какой-то машины, но больше я ничего не успела, ни подругу оттащить, ни сама уйти, потому что на мою голову опустилось что-то очень большое.
Я разбила любимую мамкину чашку с золотым ободочком поверху. Чашку было жалко, я плакала, мамка в сердцах отшлепала меня маленькой, но жесткой, пахнущей едким мылом рукой. Это был сон, однако просыпаться не хотелось. Я и без того знала, что еще рано, на дворе темень, во всей деревне ни огонька, а значит, можно спать в свое удовольствие. Я завозилась, пытаясь устроиться поудобнее, правая рука затекла, потому что я на ней лежала, но в голове сразу же возникла такая боль, что стон слетел с губ сам собой. Не успел он замереть, как раздался снова, но почему-то со стороны. Эхо, что ли? Я удивилась, сроду у нас в доме не водилось никакого эха. Стон повторился, протяжный, низкий, и такая была в нем мука, что мурашки по коже забегали.
— Бабуль, это ты стонешь? — спросила я и с удивлением услышала свой надтреснутый, слабый голос.
Никто не ответил мне, слышался только шорох, и такой противный, словно кто возил ногами по песку. Я открыла глаза и ничего не увидела. Вокруг расстилалась такая кромешная тьма, что я засомневалась, открыты ли они у меня. Я дернулась, силясь поднять руки, не получилось, руки совсем не слушались меня, похоже, что все-таки сплю, но вот голова болит зверски и тошнит. Я осторожно потерлась щекой о подушку, и тут же в нее что-то больно впиявилось. Никак камень, ни фига себе подушка! Где же это я, интересно бы знать? Стон невдалеке от меня послышался опять, а подальше еще отголосок, словно ребенок скулит. По всему выходило, что я не одна, сколько нас тут, где это мы и что тут делаем? Скулеж усилился, и чей-то сорванный голос позвал меня:
— Тоня, Тонечка, ты живая или нет?
— Не знаю, — отозвалась я. Мне было так муторно, и я на самом деле не понимала, на каком свете нахожусь.
— Жива, жива, Тонечка! — радовался, скулил и плакал голос.
— Лучше б померла, может, не так голова бы болела, — проворчала я себе под нос и поинтересовалась: — А где я?
— Не знаю, наверно, в пещеру затащили нас гады, чтоб им подавиться хлебом!
Слово «пещера» мне что-то напомнило, только вот не вспомню что.
— Кто? — слабо поинтересовалась я.
— Ромка-сволочь и его дружки, кто ж еще?! — прошипел голос.
При этом имени память включилась, но лучше мне от этого не стало. Наоборот, все болевые ощущения, словно хищные рыбы пираньи, разом набросились на меня.
