Словесная битва разгорелась по новой, сражаться сразу с двумя было очень трудно, а их прямо-таки из себя выводило мое желание не расставаться с компьютером, пришлось сдаться, но зато в отношении других своих условий я стояла насмерть. Конечный результат наших торгов выглядел так: я согласилась начиная с 1 февраля пожить три недели на чьей-то даче в Фирсановке. При этом я обязуюсь вести себя благоразумно, то есть много гуляю, нормально и вовремя ем, рано ложусь спать, никакого компьютера с собой не беру, но зато и они меня не тревожат.
Дача оказалась маленькой, но теплой и уютной, а главное, на самой окраине поселка, возле леса. Перед отъездом я позвонила в издательство, сообщила, что болела, а то они уже потеряли меня, и, договорившись с ними, быстренько к ним съездила. Отвезла большую законченную работу, даже деньги смогла сразу же получить за нее, — небывалый случай. Дочери сказала, что гуляла возле дома, врать, конечно, нехорошо, но она раскричалась бы, узнав правду. А всех дел-то, что съездила туда и обратно, зато о деньгах теперь думать не буду.
Мои, выгрузив и разместив меня и все мои вещи, сразу же обследовали окрестности, главным образом их интересовали почта и магазин. И то и другое имелось в наличии и исправно функционировало, что их порадовало, а меня, признаться, не очень. То есть против магазина я ничего не имела, но вот с почты мне надлежало систематически отзваниваться любимым родственникам. Но раз я им обещала звонить, значит, буду, не люблю нервировать людей, тем более попусту. Для облегчения и успокоения их душ я при них затопила печку, а они, проверив, что я на самом деле владею этим умением, и натаскав в сени побольше дров из сарайчика, наконец-то отбыли. Уже после их отъезда я вспомнила, что так и не выяснила, чья это дача. Кажется, каких-то Любашиных знакомых и этих знакомых сейчас нет, куда-то уехали и будут не скоро, не то через год, не то через два. В конце концов, какая разница, чья это дача, главное, что тут нет никого и я одна.
* * *
Проснулась я с чувством приятных перемен. Глаза открыла, вокруг меня все незнакомое, странное. Огляделась в недоумении — батюшки, да ведь я на даче! Ходики на стене, сделанные в виде кошачьей головы, с бегающими глазками-бусинками, которые я вчера старательно завела, показывали без четверти десять. Однако заспалась я. Печку пока растапливать не стала, и так тепло. Чайник подогрела на электроплитке, позавтракала, глядя за окно. На улице, по всему видно, стоял морозец. Любаша снабдила меня валенками — серыми, смешными, мохнатыми. Обула их, прошлась по дому — ступать в них было очень непривычно, ну, ничего, привыкну, зато тепло. Старательно оделась, как мне было велено: теплый платок на голову, даже не платок, целая шаль, дубленка, такие же варежки — ну ни дать ни взять баба, которую сажают на чайник. Выкатилась, как колобок, на улицу, все как у Пушкина — мороз и солнце! Везде искрится снег, но не как в городе — серый, а рафинадно-белый, только возле самых стволов сосен на снегу мелкие веточки, чешуйки коры, хвоя. Или это птицы, белки намусорили? Стояла я тихо, и на ближайший ко мне куст опустилась синичка, довольно большая, пузатенькая, брюшко как желтый шарик, а спинка сизенькая. Я ей негромко сказала: здравствуй, она наклонила голову набок, словно пыталась меня понять, я засмеялась, уж больно потешно она выглядела. Птичка, испугавшись, вспорхнула. Я прошлась неспешным шагом до магазина, но заходить в него не стала. На улице встретились мне несколько человек, пожилые здоровались, и я им отвечала, а те, что помоложе, только окидывали любопытным взглядом. Повернула к дому, который должен был на ближайшие недели стать моим пристанищем и, значит, могла временно считать его своим.
У соседнего дома стоял мужчина в полушубке без шапки, седые волосы серебрились на февральском солнце. Он смотрел в небо. Хотела молча проскочить мимо, но тут он опустил голову, я встретилась с ним глазами, поздоровалась и, сама не понимая зачем, остановилась. Вроде бы он смотрел на меня серьезно, во всяком случае, на его губах улыбки не было, но светло-карие глаза смеялись.
— С возвращением! — очень странно приветствовал он меня.
— Да я только вчера приехала, а раньше здесь никогда не была, — пробормотала я, почему-то смутившись.
— Я имею в виду жизнь. Трудно, но жить еще можно, а?!
И он улыбнулся мне. Ничего особенного в нем не было: среднего роста, худощавый, на вид чуть постарше меня, голова вся седая, но улыбка!.. Пожалуй, для меня это было чересчур, я смутилась донельзя и заторопилась домой.
Весь вечер я вспоминала соседа и все думала, почему он так сказал. Ведь не мог же он знать обо мне, мы совершенно незнакомы.
На третий день моего пребывания на даче с утра я немного поработала, я ведь решила, наконец, написать свою вещь, даже не знаю, в каком жанре, как получится, наработки были, но все еще сырое, бесформенное. Работа шла ни шатко ни валко. К полудню я совсем выдохлась, и солнце выманило меня на улицу. Потоптавшись во дворе, я вышла за калитку и остановилась в нерешительности: куда пойти? В сторону магазина я вчера ходила, маршрут совсем неинтересный. Решила пойти в сторону леса, до него было рукой подать. Хотела пройтись просто по краю, но, пройдя с десяток метров, увидела, что вглубь ведет узенькая, но хорошо утоптанная тропиночка. «Дойду вон до того поворота и сразу назад», — сказала я себе. Оставалось метра три до намеченного поворота, когда из-за кустов вылетела большая, почти сплошь черная овчарка, подбежала ко мне, я предусмотрительно остановилась. Собака внимательно обнюхала меня, виляя хвостом в знак дружелюбия, и вдруг встала на задние лапы, положив передние мне на плечи, и попыталась лизнуть меня в лицо, такие нежности мне уже совсем не понравились, я попятилась, уворачиваясь от ее языка, и шлепнулась в сугроб. Собака пришла в восторг и радостно запрыгала рядом, ей явно нравилась такая игра. Из-за тех же кустов, тяжело дыша, выбежала девочка лет двенадцати в красной вязаной шапочке и теплой куртке. Увидев меня в снегу и скачущую собаку рядом, она принялась во весь голос кричать на своего пса, тот запрыгал еще веселее и запорошил меня снегом вконец.
Тут возле нашего шумного трио возник вчерашний незнакомец.
— Что, Ксюша? Не слушается тебе Рекс? И соседку мою напугали, — с легкой укоризной, но весело сказал он девочке, а мне протянул руку, чтобы помочь выбраться из сугроба. Как бы мне его самого не свалить, мелькнула мысль у меня в голове, когда я подавала ему руку. В платке, дубленке и валенках я казалась самой себе такой тяжелой! Но он только слегка дернул меня за руку, и я оказалась уже стоящей на тропинке. Сосед деловито отряхивал меня от снега, Ксюша помогала ему, а Рекс прыгал и всем мешал. Когда я перестала напоминать снежную бабу, сосед вдруг предложил:
— После такого небольшого приключения, я думаю, самое разумное — это выпить чашку горячего чая, так что пойдемте-ка все ко мне.
Не говоря более ничего, он взял оторопевшую меня и Ксюшу под руки, и мы в самом деле пошли к нему. Я шла и размышляла: это я такая сговорчивая стала или воздух в Фирсановке особый? Вот ведь что делается: иду совершенно спокойно домой к человеку, которого вижу всего второй раз, совсем ничего о нем не знаю, даже не знаю, как его зовут! Но тут же утешила себя тем, что Ксюша идет со мной, пусть она всего лишь ребенок, но с ней как-то спокойнее. Да и если быть совсем честной, то мне очень даже заманчиво попасть в дом такого странного человека уж больно он меня заинтересовал. Когда мы раздевались, Ксюша деловито поинтересовалась:
