— Нет, еще нет. Не думаю, что это случится при тебе. Во всяком случае, я бы очень не хотел этого.
Это рассердило меня, и я заметила недовольным тоном:
— Вот как?! Тогда я вообще никуда не уеду. Так и знай! Брошу работу и буду все время с тобой. Что ты тогда будешь делать, а?
От этих моих детских претензий во мне почему-то зародилась глупая, ни с чем не сообразная надежда.
— Если я все время буду с тобой, то тогда ты не уйдешь, ты же просто не сможешь уйти!
Выслушав мои бредни, Володя с ласковой усмешкой спросил меня:
— Это ты мне специально зубы заговариваешь, потому что не успела приготовить обед, да?
Вот и поговори с ним.
После обеда, который Володя преувеличенно нахваливал, чем заставил меня все-таки засмеяться, мы пошли гулять в лес. Я думала, что мы походим совсем чуть-чуть, но Володя на этот раз не казался уставшим, и мы прогуляли с ним больше часа. Ветер надраил мои щеки и нос докрасна, даже у Володи лицо, которое всегда было бледным, и то слегка порозовело. Выглядел он задумчивым, но легкая улыбка витала на его губах, значит, мысли его были приятными. Мои же мысли, естественно, все касались его, больше для меня сейчас никого не существовало, даже о своих родных и близких я не вспоминала, правда, может быть, оттого, что пока они вполне могли обойтись без меня. Не то что мы с Володей не могли обойтись друг без друга. По ассоциации я вспомнила роман Шарлотты Бронте «Джен Эйр», где героиня думает о возлюбленном, что он стал для нее всей Вселенной. В книге это звучало весьма возвышенно, а здесь, сейчас, рядом с задумчивым, притихшим Володей, вспоминая слова романа и следя за малейшими изменениями в выражении любимого лица, я подумала: как это, в сущности, немного — Вселенная.
На следующий день, сразу после завтрака, я, как и обещала, позвонила в издательство, лелея надежду, что встреча еще не может состояться, и чувствуя полную невозможность уехать сейчас отсюда. Про себя я твердо решила, что в противном случае я просто-напросто откажусь от этой работы, невзирая на то что Володя будет слышать разговор, ведь за эту работу я еще не принималась, а стало быть, имею полное моральное право от нее отказаться. Редактор была на месте, но чувствовала себя, если судить по голосу, неловко, что-то там опять не вытанцовывалось, не клеилось, причем неувязки явно затягивались. Бедняга принялась извиняться, но я быстренько прервала поток ее извинений заявлением, что все это мне только на руку. И пока ошеломленная редакторша решала, хорошо это или плохо, я выдвинула встречное предложение — раз уж так получается, то не лучше ли будет смириться с обстоятельствами, подождать и вернуться к этому разговору через неделю, а еще лучше — через две? После минутного колебания редактор нашла, что это действительно более разумно, чем уговаривать капризных авторов, пусть пока поварятся в собственном соку, а там будет видно, может, станут сговорчивее. Под конец разговора я заверила, что непременно позвоню ей через полторы-две недели, и мы расстались взаимно довольные друг другом. Я была настолько счастлива, что светилась не хуже электрической лампочки. Володя посмеивался и всячески вышучивал меня, говорил, что я просто ленюсь и не хочу работать, но, по-моему, он был доволен еще больше, чем я. Звонки своим я отложила до вечера, не хотела портить себе настроение, да и решила запастись сначала терпением, предвидела, что оно мне может понадобиться, и оно понадобилось. И Катюшка, и Любаша изрядно потерзали меня вопросами: где я нахожусь, одна или нет, и что я вообще там делаю? Держалась я как партизанка на допросе, и они, бедные мои, были вынуждены отступить, так и не удовлетворив своего любопытства. Володя поинтересовался, с чего это я им морочу голову, не проще ли сказать им так, как есть? Но я и ему выдала ответ, содержащий минимум информации:
— А не все же им голову мне морочить. — Мне даже самой понравился такой мой залихватский ответ.
Володя спрятал улыбку и в комическом ужасе завертел головой:
— Ой-ой-ой! Кажется, птичка Женя изображает из себя опытную интриганку? Ну все, разбегайтесь кто куда!
Несколько дней пролетели как мгновение, никогда еще время не летело так быстро, и в то же время каждая прожитая минута была весомой, полнокровной, каждый миг казался часом или даже годом. А ведь ничем особенным мы не были заняты: просто ели, гуляли, спали, разговаривали ни о чем и в то же время обо всем. Казалось бы, пустяки, но это со стороны, а нам все представлялось значительным, важным, да и было таким. Володя радостно удивлял меня. К нему вернулись силы, он дольше гулял, громче и охотнее смеялся, даже ел немного больше, вообще он был малоежкой. Но особенно этот его прилив сил я ощущала ночью! Это вызывало во мне некоторые опасения, я не выдержала и спросила его:
— Володя, а тебе не кажется, что ты чересчур активен в постели? Может быть, не стоит тратить на это столько сил и лучше поберечь себя?
Ответ я получила дерзкий, можно сказать, фанфаронский:
— Ты, кажется, что-то говорила о пассивном сексе? Ну что ж, я не против, давай добавим и его, так сказать, до кучи.
Чувствовалось, он очень рад, что я никуда не еду, что все время здесь, возле него, занята исключительно им и думаю только о нем.
— Вот видишь, какой я эгоист! — радостно признавался он мне.
Я улыбнулась. Да уж, он эгоист! Если бы все были такими эгоистами, то на нашей бедной земле давно воцарился бы рай.
Видеть его радостным — это лучший подарок, какой могла преподнести мне жизнь, и все было бы прекрасно, если бы не одно но. Когда по утрам, на рассвете, я просыпалась и вглядывалась в него спящего, я не видела в нем никакого улучшения — прозрачное, даже скорее призрачное лицо. И каждое утро я заново испытывала чудовищную боль. Я перестала молиться, то есть перестала делать это так конкретно, как раньше, теперь я только повторяла про себя: «Господи! Господи!»
* * *
Седьмое марта… Я не слишком удачно родилась, под женский день, и из-за этого мой собственный праздник оказывался смазанным или даже забытым — практически всегда, но только не в этот раз. Для Володи сейчас не существовало женского праздника, потому что теперь для него не существовало никаких других женщин, кроме меня. И стало быть, оба дня принадлежали целиком и полностью мне. Совершенно роскошное ощущение, которое я испытывала в первый и, скорее всего, в последний раз! Еще накануне, шестого, Володя звонил куда-то по телефону, вел какие-то таинственные переговоры, предварительно выставив меня на кухню. Он звонил после завтрака, а вечером вдруг собрался и куда-то ушел. Я сильно беспокоилась, но возражать не посмела, ведь это означало бы лишний раз намекнуть на его слабость и болезнь, а я не хотела доставить ему ни малейшей горечи, пусть уж лучше я поволнуюсь немного. Он отсутствовал около часа и вернулся усталый, но довольный. Я слышала, как он возится на терраске, но не стала выглядывать, чтобы не испортить его предстоящие сюрпризы. Но после своего таинственного похода Володя устал настолько, что уснул сразу же после ужина. Правда, после полуночи, я еще не спала, он проснулся уже немного бодрее, сон освежил его, стал ласкать меня и, по его собственному выражению, наверстал все сразу. Разглядывая его, как и всегда, на рассвете, я подметила, что он не просто прозрачно-бледный, а какой-то серый, и я поняла: скоро. Но спал он так спокойно, так безмятежно, что и я уснула. Когда я проснулась, было почему-то плохо видно, лицо было в чем-то влажном, и одуряюше пахло розовым маслом. Оказывается, я уткнулась лицом в букет нежно-розовых роз, который лежал на моей подушке. Я повернула голову, ожидая увидеть рядом Володю, но вместо него увидела еще один букет роз, только белых. Его отсутствие обеспокоило меня, но он тут же вошел, неся мне завтрак на подносе. Я никогда не ем в постели, о чем уже говорила ему, но он так старался сделать мне приятное, что, видимо, забыл об этом, значит, надо забыть и мне. Но оказалось, завтрак в постель — это еще не все задуманное: он принялся сам кормить меня, причем с такой уморительно важной физиономией, что, вместо того чтобы есть, я то и дело смеялась, даже устала от смеха! А когда отсмеялась и вытерла выступившие слезы, то обнаружила, что уже одиннадцать часов, ну и спала же я сегодня! На прогулку мы с ним собирались так долго, что вышли только в час дня. Гуляли немало, светило солнце, пичуги оживленно щебетали, чирикали и пересвистывались на все голоса.
