Сотовый у него был, поколебавшись несколько мгновений и что-то взвесив про себя, он откуда-то принес телефон, может быть, из машины. Наверное, на него подействовали мои упреки в трусости и мой спокойный, уверенный тон. Но в руки он мне его не дал, ну и не надо, на это я и не рассчитывала. Я продиктовала ему номер Володиного сотового, он набрал и, слушая длинные гудки, спросил:
— Кто ответит?
Я сказала. Мне было все равно, лишь бы из телефона послышался голос Володи — больше мне в этот момент ничего не было нужно! Но никто не откликнулся! Это порождало самые черные мысли, я вспомнила свой вчерашний вечерний звонок. А что, если это все-таки Володя подходил к телефону, а потом ему стало плохо и он потерял сознание, вдруг я на самом деле слышала его вздох?! Ему плохо, он лежит беспомощный, а я сижу тут из-за амбиций этого сукиного сына! Но злостью делу не поможешь, что же делать, что делать?! И вдруг, как по наитию, я вспомнила — когда последний раз уезжала от Володи и прощалась с ним, он сунул мне в карман карточку с каким-то телефоном и сказал, что если мне понадобится помощь, то надо позвонить по этому номеру. Я тогда еще никак не могла понять, какого рода помощь мне может понадобиться. А вот понадобилась же, да еще как! Где же эта карточка? Куда я ее сунула? Неужели оставила в Москве, это было бы просто ужасно! И я бросилась к своей куртке, которая все еще валялась на стуле, куда ее швырнул Павел, и стала шарить по карманам трясущимися руками. Павел с большим интересом наблюдал за моими действиями. Карточка была на месте! Я поднесла ее поближе к лицу, ожидая увидеть мужское имя кого-либо из друзей Володи, но на карточке после цифр телефонов, а их было два, стояло — Наталья Николаевна. Секунду я таращила глаза на это имя, а потом подумала: а почему бы и нет?! Разве женщина не может быть другом? Еще как может! Да и вообще, кем бы она ни была, хоть бывшей любовницей, лишь бы дозвониться до нее и узнать, что с Володей, почему он не подходит к телефону? Я протянула руку за телефоном, но Павел не дал, конечно, а в свою очередь протянул руку за карточкой. Прочитав, он весело хмыкнул и отдал мне и карточку, и телефон. Мое невезение продолжалось, никто не отвечал ни по одному, ни по другому номеру, хотя я набирала каждый номер трижды. Я спрятала карточку в сумку и отдала Павлу телефон. Мрачное оцепенение накрыло меня с головой. Из этого состояния меня вывел неугомонный Павел:
— Вот видишь, твой распрекрасный возлюбленный где-нибудь крутит любовь с этой Натальей, это же ясно как белый день. Я ведь уже говорил тебе, что мы все сукины сыны. И вообще, в этом мире никто не заслуживает преданности: ни мужчины, ни тем более женщины, все хороши. Одна ты, как была дурочкой, так дурочкой и осталась. Ты еще заплачь мне тут, это будет так трогательно! Глядишь, и меня проймет так, что я заплачу за компанию с тобой, обнимемся и будем реветь.
Я только отрицательно покачала головой, чтобы он от меня отстал. Но ему вовсе не хотелось молчать, и он продолжал теребить меня, мое горе очень раздражало его.
— Он тебе изменяет, а ты вместо того, чтобы сидеть как в воду опущенная, возьми да и отплати ему той же монетой. Уверяю, это очень действенное средство: клин клином вышибают.
Я посмотрела на него, вздохнула и горько улыбнулась:
— Эх, Павел, Павел, ни черта-то ты не понимаешь! Если бы! Если бы он изменил мне, я была бы просто счастлива. Все, что угодно! Но только бы знать наверняка, что он жив, что с ним ничего не случилось.
Павел недоверчиво посмотрел на меня. Убедившись, что я не шучу, резко встал, пнул ногой стул и стал ходить кругами по комнате, насвистывая какой-то мотив. Я смотрела в окно: там сгущались тучи, уже начинал падать редкий снежок. Пометавшись так продолжительное время, Павел подошел ко мне, присел на корточки и, глядя в глаза, отчеканил:
— Эти сказки ты можешь вкручивать кому угодно, только не мне. Я воробей стреляный. Я не верю и не поверю никогда в совершенную любовь. В этой жизни каждый за себя — и это нормально. А если ты действительно испытываешь то, что говорила, тебе пора показаться психиатру — это болезнь.
— Конечно болезнь. Да не волнуйся ты так. Если нормален ты, то я точно сумасшедшая. При желании можно найти любое оправдание, вот и ты считаешь, что вся та низость, что ты вытворяешь, — норма. А любовь, сострадание, дружба — болезнь. Каждый выбирает сам.
— Смотри-ка, все по полочкам разложила! Вот только зубки не надо мне показывать! Не забывай, я могу сделать с тобой все, что захочу.
— Ты мужчина сильный, и тебе со мной справиться — раз плюнуть. Только вот мало чести.
Вечер прошел в гробовом молчании. От ужина я хотела отказаться, но Павел опять начал злиться. Я мудро решила не раздражать его по пустякам, даже предложила приготовить что-нибудь. Он отказался, поджарил картошки с грибами для меня, а себе кусок курицы. К ужину он достал бутылку немецкого белого вина.
— Знаю я, помню еще. Ты любишь коньяк и грузинское сухое красное. Но, во-первых, наша встреча была незапланированной, поэтому коньяком я не запасся. Во-вторых, Грузия уже который год чудит, выделку вин почти совсем забросила, а то, что продается в магазинах, сплошь подделки.
— Извинения приняты.
Павел улыбнулся, хотел что-то сказать, но махнул рукой. Он выпил водки, я — вина. Разговорчивее мы не стали. Потом Павел сварил кофе, причем по какому-то особому рецепту: долго колдовал. Я хотела напомнить, что не пью кофе на ночь, но передумала.
Самое удивительное, что очень скоро я захотела спать. Объявив об этом Павлу, я сразу же решительно расставила все по местам, сообщив, что мы ляжем в разных комнатах. Услышав заявление, Павел засмеялся:
— А если я не соглашусь? Ведь хозяин здесь я, а ты даже не гостья, а пленница.
— Я ничего не могу противопоставить твоей силе, у меня нет никакого оружия. Но хочу, чтобы ты знал — ты мне омерзителен!
Я зевнула и, не дожидаясь его реакции, повернулась и вышла. О спальне на втором этаже я уже знала, поэтому сразу же направилась туда. Подперла дверь стулом, не бог весть какая защита, но ничего другого под рукой не было.
Павел меня не преследовал. Глаза у меня буквально слипались. То ли это была нервная реакция, то ли он что-то подсыпал в кофе, но я даже раздеться толком не смогла.
Утром долго не могла понять, где нахожусь. Какая-то незнакомая комната и постель, сплю я почему-то в белье и колготках, что такое? Память возвращалась очень медленно, мозг работал вяло. Наконец я все вспомнила. С трудом встала, собрала разбросанные как попало свои вещи, оделась. Руки едва шевелились, да и вообще я была как осенняя муха. Внезапно раздался резкий стук в дверь, и голос Павла велел мне немедленно спуститься. Пришлось идти на кухню, впрочем, там довольно аппетитно пахло. Усевшись за стол, я немедленно предалась размышлению: до чего же человек подлец, и, в частности, я. С ума схожу от беспокойства за Володю, но аппетита, однако, не теряю. Я облокотилась о стол и положила голову на руку.
— О чем закручинилась? — спросил Павел, ставя передо мной тарелку сырных тостов.
