— Терпеть не могу подобные штучки, только соберешься выпить, так тут же кто-нибудь прется! Небось опять твой сосед-алкоголик! Учти, если это он, то я сразу пошлю его куда подальше.
Последние слова она договаривала уже в коридоре, возле двери и старалась это делать погромче, чтобы сосед услышал. Но, не открыв двери, бегом вернулась, явно взволнованная:
— Ой, Жень, иди скорей, сама посмотри, там мужик какой-то незнакомый, с виду вполне приличный.
Мне было совершенно без разницы, кто там явился, я посоветовала ей не суетиться, а открыть дверь и впустить того, кто пришел. Любаша скроила зверскую мину, но послушалась, любопытство уже начало ее грызть. Вскоре в кухню вошел Виктор, за его спиной виднелось любопытное лицо заинтригованной сестры. Виктор оглядел меня, бледную, помятую, в купальном халате, вздохнул почему-то, должно быть, от моего весьма непривлекательного вида, и спросил:
— Как ты?
— Я-то ничего вроде, даже поспала немного. Ты сам-то как? Как рука, сильно болит?
Люба, переводя круглые глаза с одного на другого, в изумлении слушала наш разговор, который, с одной стороны, намекал на бессонную ночь, проведенную нами вместе, а с другой — вообще не пойми на что. Чувствовалось, что про свои неприятности она давно забыла и наслаждалась происходящим. Виктор небрежно оглядел стол:
— Ужинаете? Коньячок — это хорошо, но вот закуска у тебя какая-то скудненькая, неужели жалеешь для подруги?
Любаша порозовела.
— Знакомься, Люба, это Виктор. Виктор, это моя двоюродная сестра и подруга Люба. Что касается продуктов, то это все, что у меня есть, остальное твое.
Любаша принялась суетиться, поставила еще одну рюмку, тарелку, приборы достала, сразу чувствовалось, что Виктор произвел на нее сильное впечатление. А тот полез в холодильник за продуктами, действуя одной рукой, но довольно шустро. Я вспомнила, что он ранен, мне стало очень неудобно, и, оттеснив его от холодильника, я попросила сесть. Но он пошел в прихожую и принес кейс, из которого вытащил бутылку хорошей водки и несколько банок. А я тем временем выложила икру, крабов, нежнейшие ломтики балыка, достала из холодильника упаковки нарезанного копченого мяса и ветчины. Наконец, мы втроем сели, я решительно перехватила бутылку водки у Виктора, налила ему и Любаше. Та смотрела на меня во все глаза, не понимая моих действий. Но присутствие интересного мужчины, богатый стол, а особенно ее любимое сочетание водки с икрой радовали взор, и она мудро переключила все свое внимание на них. Наполнив свою тарелку всякой всячиной, она подняла свою рюмку и бодренько спросила:
— Я полагаю, что пьем мы за знакомство?
Я только и смогла, что отрицательно покачать головой, а Виктор, бросив на меня настороженный взгляд, сказал вполголоса:
— Пусть земля будет ему пухом. И пусть он успокоится наконец.
Это вполне естественное пожелание вывело меня из безразличного, полубесчувственного состояния, в котором я сегодня пребывала, и вдобавок ко всему еще и разозлило, сама не знаю на кого.
— Какая земля, какой пух? Разве его уже зарыли? И кроме того, как быть с остальными трупами? Сколько их: пять, десять, двенадцать? Кто выпьет за них, кто их помянет? Ведь и они люди, по крайней мере, были ими когда-то, их тоже рожали женщины, любили, воспитывали. Нет уж! Пить, так за всех.
Когда выпалила все это, мне стало легче, словно немного разжалась пружина в груди и позволила мне вздохнуть поглубже. Я выпила коньяк не смакуя, а словно водку, махом, причем не только свою рюмку, но и ту, что до этого налила Любаше, стала закусывать и только тут почувствовала, что очень замерзла и проголодалась. Несколько минут я не отрывала глаз от своей тарелки, а когда обвела взглядом стол, то увидела, что никто ничего не ест, у Виктора лицо отчужденное, а у Любаши — испуганно-недоумевающее. Я поняла, что переборщила, перевалила дурное настроение со своей больной головы на здоровые головы своих гостей. Мысленно обругав себя, что никогда не могу вовремя остановиться и потому вечно попадаю впросак, я постаралась выправить ситуацию:
— Не обращай внимания, Любаша, на мои глупые слова. Мы с Виктором вчера вечером смотрели кино, фильм был просто отвратительный. Знаешь, из тех современных, где много стреляют и гора трупов, кажется, они еще триллерами называются. Я до сих пор под ужасным впечатлением, прямо сама не своя. А ты ешь, и ты же любишь икру.
Не знаю, насколько я сумела успокоить сестру, но она начала есть. Теперь еще одно дело, и более трудное. Я повернулась к Виктору и, прикоснувшись кончиками пальцев к его щеке, тихо и покаянно сказала:
— Я веду себя как свинья. Извини меня, пожалуйста, за совершенно неуместную резкость тона, ты ни в чем не виноват. Наоборот, я очень благодарна тебе! Но я не могу так быстро успокоиться, я еще очень долго буду отходить от всего этого. Ты, наверно, привык, а у меня такое ощущение, словно я и сама наполовину умерла.
Виктор испытующе посмотрел мне в глаза, но почти тотчас же отвел взгляд. Спустя какое-то время мы выпили еще по одной, и Виктор встал из-за стола. Расслабившаяся Любаша стала уговаривать его посидеть еще немножко и все норовила погладить по больному плечу, умильно заглядывая в глаза и называя при этом Витюшей. Пришлось мне вклиниться и освободить его от несвоевременных Любашиных нежностей. Почти тут же он попрощался, я пошла проводить его до двери и, воспользовавшись моментом, спросила, когда я смогу получить хоть какие-то объяснения происшедшего и от кого. Он вышел, не глядя на меня, наверное, не простил, что я так по-глупому резко одернула его за столом, и уже на лестничной площадке сказал, что Андрей мне позвонит на днях. Когда я вернулась в кухню, Любаша сидела надувшаяся, как индюшка. Увидев меня, она вся вспыхнула:
— Ох и жадина же ты, Женька, ох и жадина! Подумаешь, я чуток поприжималась к мужику, а ты уж ноздри раздуваешь! Сама-то волком на него смотришь. Совсем стала как собака на сене. А он на самом деле и не нужен мне вовсе, так, пококетничать немножко, вспомнить, что я женщина, дурное настроение развеять, но разве ты позволишь? Вот как есть собака на сене!
Она бубнила и жаловалась еще какое-то время, я не мешала ей, думала, что она выговорится и сменит гнев на милость. Да не тут-то было! Сказав все, что она в данный момент обо мне думает, Люба собралась уходить. Я попросила ее остаться, налила ей еще водки и наполнила ее тарелку тем, что она так любит. Глянув на тарелку, она прищурила глаза и сказала:
— Ладно, я останусь, так и быть, потому как ты мне не чужая, сестра все ж таки. Но водку больше мне не наливай, видишь, я и так хороша уже. Давай лучше кофе пить. Икру я, конечно, доем, дура я, что ли, от икры отказываться? Хотя ты-то уж точно меня дурой считаешь, это ж надо! В кино она, видите ли, была! Но с другой стороны… — Тут она задумалась и посмотрела на меня с тревогой. — Это что же такое получается? Если не кино, то, значит, правда, но ты же не могла оказаться там, где стреляют? Или могла? И за помин чьей души мы пили? Значит, кто-то все-таки умер? Да не молчи ты, скажи хоть что-нибудь!
