— С этим понятно, но есть еще одна тема, крайне неприятная, надо бы оставить ее на потом, когда ты совсем придешь в себя, но время не терпит. Соберись и ответь мне предельно четко: кто-то видел, как ты обошлась с Юлькой?
— Я навещала Бориса. Когда я вышла от него, на улице, прямо на ступеньках, столкнулась нос к носу с Юлькой. Я сразу узнала ее, она тем более узнала меня, пришла в ужас и бросилась бежать. Я стала нагонять ее, она рванулась в ворота, а туда въезжала машина и сшибла ее, она отлетела и ударилась головой о каменную тумбу ворот. Она почти сразу умерла. Народу кругом было много, я закрыла ей глаза и отошла. Меня интересовала ее сумка, отлетевшая в кусты, но ее уже подняли. Я все же поискала и нашла ключи, взяла их и поехала прямо сюда. Вот и все.
— Ты не сказала мне, когда и как ты ударила Юльку?
— Алексей Степанович, что с вами?! Неужели вы думаете, что я способна была ударить ее, умирающую? У меня и ненависти-то к ней в этот момент не было. Тоска, печаль, сожаления были, но не ненависть. Я и коснулась ее только в тот момент, когда закрывала ей глаза. С чего вам втемяшилось такое?
— В бреду ты несколько раз говорила, что разбила ей голову. Вспомни, ты все рассказала мне? И не бойся, если что, я тебя прикрою.
— Да не надо прикрывать меня, ничего я не сделала! Бред свой я почти не помню, но, кажется, понимаю, откуда взялись эти мои слова, встревожившие вас. Косвенно я виновата в гибели Юльки, потому что бежала за ней, а раньше, дома, я нечаянно разбила любимую куклу Ульяны, у нее была фарфоровая голова. Все это сплелось в бреду в одно целое, тем более что у меня сильно болела голова, я ни о чем другом и говорить не могла, кроме как о разбитой голове.
— Ну говорила ты, положим, много. Но похоже, что ты права, в бреду у тебя перепутались две разбитых головы — настоящая Юлькина и фарфоровая куклы. А последнюю точку ты не хочешь поставить?
— То есть?
— Насколько я понял, твоя тетка Ульяна не была таким уж сентиментальным человеком, вряд ли она настаивала на смене твоей фамилии из пустого каприза, что-то за этим стояло, что именно, наследство?
— Ох и дотошный же вы! И что вам за охота во всем этом копаться? Ладно, давайте выпьем еще кофе, и я вам все расскажу. Но предупреждаю, история долгая.
Мы выпили кофе, и я, сосредоточившись, приступила к семейной саге.
— Их было две сестры — Полина и Ульяна, был еще брат, но умер маленьким. Мать их была из профессорской семьи, интеллигентная барышня, на фортепьянах играла, три языка знала. Была она тихая, какой и положено быть барышне из приличной семьи. Ей бы выйти замуж за какого-нибудь доцента, а она влюбилась в студента горного института Александра Никонова, человека необузданного, но очень красивого. Было это в Петрограде, или он уже Ленинградом был? В общем, вышла она за него замуж, родила ему сына и двух дочерей. Как они жили, не знаю, но Александру стало невмоготу сидеть на месте, изо дня в день ходить на службу и тянуть лямку семейной жизни. Одолела его, как говорится, охота к перемене мест. Все ему казалось, что ждет его где-то что-то невиданное, богатства несметные, уж очень он хотел разбогатеть, причем разом. С его профессией горного инженера ему было раз плюнуть уехать, вот он и уехал. Не знаю, поехала бы с ним его тихая жена, но в один совсем не прекрасный день, вернувшись с детьми с прогулки, она обнаружила, что мужа нет, он уехал, забрав свои вещи, и заодно прихватил все деньги и ценности, что были в доме. Пришлось бедной женщине спешно устраиваться на службу. Платили очень мало, семья сильно нуждалась. Тут кто-то из детей подхватил дифтерит, болезнь заразная, вскоре болели все трое, мальчик умер, девочки выжили. В женщине словно надломилось что-то, после похорон сына она не спала всю ночь, а наутро в присутствии дочерей прокляла их отца. За одну ночь она стала другим человеком, ушли доверчивость и беззащитность, она стала сухой и озлобленной. Каким-то образом нашла протекцию, устроилась на хорошо оплачиваемую работу и переехала в Москву. Москва была тогда переполнена, все подвалы забиты до отказа, но ей удалось получить большую и светлую комнату, видно, протекция была сильна. Вот с этого переезда и начался раскол между сестрами. Полина жалела мать и была на ее стороне, а Ульяна безумно любила отца и надеялась, что он вернется. Переезжать она не хотела, боялась, что отец не найдет их. Если бы мать попыталась договориться как-то с ней, может, обида девочки и сгладилась, но вместо слов она надавала дочери затрещин и увезла насильно. В Москве они не бедствовали, через три года получили квартиру на Пресне, девочки ходили в хорошую школу, но, по сути, жили плохо. Ульяна не ладила с сестрой, а мать и вовсе ненавидела. Мать много работала, домой приходила только ночевать, и то не всегда, только деньги давала, а хозяйство вели дочери, как-то поделив между собой обязанности. Полина училась на третьем курсе института, а Ульяна на первом, когда их мать убили. Убийство было странным: ее зарезали в собственной квартире, в один из тех редких моментов, когда она была дома, и при этом ничего не украли. Убийцу не нашли, хотя по некоторым признакам можно было предположить, что это была женщина. Дочерей убитой допрашивали. У Полины было железное алиби (ее в момент убийства видели в институтской библиотеке), и Полина же показала, что в это время там была и Ульяна, только в другом зале. Но потом в разговоре без свидетелей Полина прямо обвинила сестру в убийстве матери: «Я защищала не тебя, а память мамы, нашей семье и так хватает грязи и позора!» Сестры стали врагами. Вскоре Полина сошлась с каким-то мужчиной намного старше ее и поселилась у него. Окончив институт, Ульяна вышла замуж, но фамилию не меняла. Детей ни у той ни у другой не было. Им было к сорока, когда вдруг в Москве объявилась невесть как отыскавшая их сестра по отцу, по крайней мере она утверждала, что сестра. Она приехала из какого-то отдаленного уголка Сибири, где на золотых приисках Александр Никонов встретил молодую необразованную девушку, прожил с ней два года и, уволившись с работы, однажды исчез. Молоденькая женщина осталась с годовалой дочерью Настей, с горя начала пить и умерла, когда Насте исполнилось семнадцать. И вот теперь эта Настя четыре года спустя после смерти матери приехала в Москву с двухлетней дочерью Сашкой на руках и смертельно больная. Казалось бы, Ульяна должна была обрадоваться сестре по отцу, которого она боготворила, но она всегда думала только о себе и не приняла ее. А Полина, будучи всегда на стороне матери, а не отца, тем не менее приняла дочь отца как сестру. Она устроила Настю в больницу, но та вскоре умерла, у нее были поражены туберкулезом оба легких. Девочка Сашка осталась у Полины. Полинин фактический муж, с которым она прожила почти двадцать лет, потребовал отдать ребенка в детский дом, поставив вопрос ребром: или я, или это отродье! Полина выбрала отродье, то есть меня, уехала со мной в Ивантеевку, где ей предложили работу директора клуба от трикотажной фабрики и дали комнату в бараке. Вот и вся история!
— Как вся! А наследство?
— Ах да! Совсем забыла про это проклятое наследство! Дед мой, в честь которого я названа, разом, может, и не разбогател, но собирал где что мог, может, и крал, не знаю. В наследстве, которое он оставил Ульяне, было много старинных антикварных вещей, такие вещи в семьях берегут из поколения в поколение и просто так с ними не расстаются. Если дед и не украл их, то выменял или купил за гроши у каких-нибудь бедствующих людей, разве это лучше воровства? Все его богатства были нечистыми, омытые слезами не только обманутых им людей, но и брошенных им женщин и детей. Дед объявился лет пять назад, нашел сначала Ульяну, потом и Полину, звал к себе в Архангельск, где обосновался в большом добротном доме. На старости лет ему вдруг стало одиноко, и он вспомнил о детях. Полина отказалась с ним встретиться, объявив по телефону, что никогда не простит ему смерти маленького брата и загубленной жизни матери. А Ульяна встретилась, ездила к нему в Архангельск. К отцу она не переехала, но часто виделась с ним. Потом чуть ли не в одну неделю умерли дед и Полина. Про деда я, впрочем, ничего тогда не знала. Богатства свои дед оставил Ульяне. Она сначала радовалась им, а потом спохватилась, муж умер, детей нет, после ее смерти все государству отойдет. Вот тогда ей и понадобилась я. Ульяна была не глупа, сначала все обо мне разузнала, подыскала мне работу, а уж потом стала зазывать. Когда заполучила меня, то настояла, чтобы я сменила фамилию, теперь, на склоне лет, ей казалось, что я воплощаю в себе того, кого она так безумно любила, — ее отца Александра Николаевича Никонова. Вот так я и стала Александрой Николаевной Никоновой. Ульяна страшно гордилась тем, что я кардиохирург, хотя никакой ее заслуги в этом не было. Когда я переехала к ней, она была еще крепкой женщиной, хвастаясь, что с детства ничем не болела, да и жизнь прожила достаточно спокойную и комфортную. Вы будете смеяться надо мной, но я уверена теперь, что это нечисто нажитое богатство деда сгубило ее, именно оно вызвало в ней внутреннюю гниль, у нее обнаружили рак, ей сделали операцию, но она умерла. Узнав о своей болезни, она рассказала мне о своем наследстве, нашла адвоката, того самого Аркадия Михайловича, и еще при жизни все оформила на меня, с трудом уговорив меня. Предчувствий у меня никаких не было, но мне не хотелось ничего брать от деда, с меня хватало и его фамилии, с которой я смирилась только потому, что это была и фамилия моей любимой тети Поли. Но трудно было не исполнить просьбу умирающего человека, я согласилась. Ульяна умерла, я, выполняя данное ей слово, поехала с адвокатом в Архангельск, что из этого вышло, вы знаете.
