- Да, верно, по старой памяти. Но тут как раз меня, женщину, назначили заведующим крупным отделом - по перевозкам, представляешь? И появился Виктор. Как-то все сразу устроилось.
- Вы вместе работаете? - поколебавшись, спросила Лиза.
- Слава Богу, нет. - У матери сияли, светились глаза. - И живет он не здесь, в Дивногорске. Но видимся мы постоянно, потому что не можем иначе. Ах, дочка, теперь тебе это понятно! Он помог мне вспомнить давно забытое, и я снова почувствовала себя женщиной. Я так горжусь его любовью, хотя это, наверное, глупо. Но я горжусь, что из многих женщин он выбрал меня. И знаешь, какая мысль пришла мне сейчас в голову? Может быть, судьба послала мне Виктора еще и для того, чтобы я поняла тебя, свою дочь. Так что я говорю тебе "да". Слушай свое сердечко и ничего не бойся.
Всю ночь выл ветер и барабанил по крыше дождь. И под вой ветра и шум дождя Лиза видела, чувствовала во сне Жана. Он ласкал ее, раздевал, его горячий язык заполнял ее рот, толкался в зубы, его тонкие пальцы гладили ее тело. Лиза проснулась, изнемогая от желания, застонав, свернулась калачиком - внизу все пылало и мучилось, - а утром в толстом конверте, надписанном Ирой, получила письмо от Жана.
"Не знаю, когда дойдет до тебя это письмо, - писал он торопливо, каким-то странным, словно бы не своим почерком. - Я просто говорю с тобой, потому что не могу иначе. И откуда-то еще берется у меня упрямство жить и что-то здесь делать. Но держусь я на одном стержне (это слово я нашел в словаре): надеждой на будущее. Лиза, Лизонька, родная моя, как я устал от любви к тебе! Иногда я чуть не плачу от усталости и ужасной мысли, что это скорее всего навсегда. Сначала я боролся, призвав на помощь Париж. Я так люблю мой город и так по нему соскучился! В первый день, когда я ехал по его улицам, а Монтан пел "О Пари", и город вырастал передо мной в голубой и розовой дымке, я думал: "Ну и ладно, и пусть! Пойду на Монмартр, прошвырнусь (видишь, я запомнил ваше любимое слово!) по Елисейским полям, увижу друзей, заведу себе - да-да! - подружку, и все будет о'кей..."
Тут Лиза остановилась, прижала руку к сердцу. От этой "подружки" оно заболело так сильно, заколотилось так бурно... "Разве может от слов так болеть сердце?" - удивилась она. Выходит, может. Но ведь ясно же, что ничего у Жана не получилось, отчего же ей стало плохо? "Читай, - велела себе Лиза. - Ты сама во всем виновата". И она стала читать дальше.
"Ничего у меня не получилось, - словно подслушал ее мысли Жан. - То есть нет, все это я проделал (кроме подружки: после тебя ни с кем мне не интересно!), но Париж с тобой не справился. Я ходил по улицам целыми днями - так, что горели ступни ног, - сидел на тротуарах в кафе и глазел на прохожих - как мне этого не хватало в Москве! - и все время видел себя со стороны, твоими глазами. И все время чувствовал тебя рядом.
Сколько читал я про всякие любовные страсти, сколько раз ставил себя на место страдающего героя, и это было интересно и романтично. Теперь же вдруг обнаружил, что та самая боль, тоска, которые, как я считал, меня никогда не коснутся, никогда ко мне не придут, - это я сам. Понимаешь: не захлопнешь книгу, придется читать ее всю жизнь, потому что я внутри этой книги. Я повторяю одно и то же, да? Пишу, представь, со словарем, хотя выучил ваш русский, как ты говорила, "вполне прилично". Но знаешь, что я понял: учеба и книги сделали только половину дела, а может, и меньше. Настоящий русский я узнал и понял, общаясь с тобой, Сашей, Ирой. Привет им от меня огромный. Я ведь и пишу письмо на адрес Иры, и знаю точно, что Ира тебя найдет, куда бы ты ни уехала. Вы, русские, умеете так дружить, как никто, я все рассказываю об этом здесь, в Париже, но мне не очень-то верят.
Так вот. Я не хочу быть героем такой печальной книги, я хочу из нее вырваться, только не один, а вместе с тобой. Пойми, здесь, у себя дома, я чувствую себя таким одиноким! Помнишь, я рассказывал тебе о Марианне? Как она любит меня и все мне рассказывает. Но теперь она выросла и полна тайн, у нее своя жизнь, и я ей теперь не так нужен, как прежде. И Шарль от меня отдалился, а у Сьюзи дружок - в нашем, французском понимании этого слова.
Напиши, что мне делать? Что ты чувствуешь ко мне? И чувствуешь ли что-нибудь? Ты маленькая, русская, я не очень тебя понимаю, но люблю так, как не мог себе даже представить. Ужасаюсь тому, что наделал! Надо было терпеть, не пугать тебя, предлагая руку и сердце, а ждать, ждать, ждать... И ни за что не уезжать из Москвы, не оставлять тебя без присмотра. Почему-то мне страшно, хотя стоит тебе сказать "да", и я вернусь. Я хотел даже восстановиться, сунулся в департамент, а меня выгнали - не так, как делают у вас, в России, а так, как принято у нас: вежливо, но решительно".
В какой департамент? Почему выгнали? Не написал. Снова заныло сердце. Как она понимала сейчас своего Жана! Письмо написано словно в бреду. Бедный, бедный... И она несчастна - здесь, на краю света, далеко от него...
- Что вы смотрите на меня одинаковыми глазами? - весело возмутилась однажды Ира, когда они сидели у Жана втроем, слушали музыку, попивая кофе.
- Одинаковыми? - не понял Жан. - У нее же глаза зеленые, как у русалки.
- А она и есть русалка, - засмеялась Ира. - Вот утащит тебя под воду... Но я не цвет имею в виду, а выражение глаз: совершенно, абсолютно оно у вас одинаковое.
- Потому что мы одинаково чувствуем, синхронно, - чуть запнувшись на последнем слове, объяснил Жан.
На курсе как раз занимались синхронным переводом с французского - в специально оборудованном кабинете с магнитофонами и наушниками.
Да, конечно, они всегда чувствовали синхронно, только она не хотела себе в этом признаться. И никакая она больше не маленькая. И не помогут ей никакой Дивногорск и никакие красоты, как ему не помог Монмартр. Не могут они друг без друга. Что еще он ей написал?
"Я все время хожу без тебя, я все время это чувствую и тоскую безумно. Если бы кто-нибудь залез в мой мозг, то решил бы, что я примитивнейшее создание: ничего там нет, кроме тебя. Милая моя, моя cherie! Хуже всего то, что я не могу сказать все это тебе, не могу видеть тебя. Лучше бы ты меня сейчас ругала за что-нибудь - тебе часто казалось, что я делаю что-то не так, - лучше бы мы сейчас ссорились, и ты тащила бы к моей двери приемник "на, забери!" - только бы видеть тебя!"
Конец письма просто напугал Лизу.
"Каждый день - препятствие, которое нужно преодолеть. И все, что окружает меня, я вижу как-то неотчетливо и расплывчато. Вдруг сажусь на диван и сижу оцепенев, и тогда появляешься ты... Ну все, хватит, а то ты решишь, что я сошел с ума, испугаешься и совсем меня бросишь.
Напиши скорее, что же мне делать? Я совсем потерялся. Нет, не так. Сейчас залезу в словарь. Я совсем растерялся, вот как надо сказать. А "потерялся" - это когда перепутал улицу. Часто я смотрю на часы, перевожу время на московское и дальше, на красноярское, хотя это очень трудно, но ты, наверное, сейчас у мамы, и думаю: что ты теперь делаешь? Сейчас, например, ты спишь. А я пишу письмо и люблю тебя. Это никуда не уходит, это управляет мной - можно так сказать? Даже если нет, ты меня понимаешь, так ведь? У нас второй день льют дожди. Дождь грохочет по крыше - она жестяная и очень звонкая. А вода сверху льется так, будто лопнули водосточные трубы. Странно... Зачем я пишу тебе о дожде? Подумал и понял: потому что не хочу заканчивать письмо. Ты все время со мной. Я хожу по Парижу, разговариваю с людьми, пытаюсь воспитывать Марианну - она вернулась из лагеря скаутов с идеями невозможными, похожими на ваши, но нам они не подходят, - а ты стоишь передо мной в своем милом платьице, улыбаешься и говоришь что-то ласковое. Тебя надо отгонять, как видение, чтобы не дать тебе появиться, когда я иду, например, на лекцию или держу экзамен по русскому языку. Русская экзаменаторша меня похвалила, а я подумал, что на ее месте могла бы быть ты. И так все время. Крутится колесо "Мулен Ружа", а ты его не видишь. Бьют фонтаны Версаля, а ты далеко-далеко. Ну, все. Как там пела ваша Татьяна? "Кончаю, страшно перечитать..." Какое-то там другое слово, но смысл я запомнил.
