Нина покраснела. Мужчины опустили глаза.
— Дура-экскурсоводша усмехнулась: «Да не «что-то», а вообще все подчистую радикально!» Тогда Нинон задает второй вопрос: «А как они тогда до сих пор сохранились — у них ведь потомства быть не может?!» Весь автобус уже прикалывается, а экскурсоводша ей терпеливо объясняет: «Они новых людей собирают — и те приходят и по сей день». Ребза, менты искали Нину две недели! Представьте себе — целых две недели! Что творилось с ее родителями! А ты что молчишь? — вдруг грубовато обратилась Арбузова к Ниночке. — Прямо онемела! Расскажи молодым людям, что и как с тобой тогда произошло.
Все повернулись к Нине, уставились на нее, и она снова смутилась под этими строгими вопросительными, испытующими взглядами, робко спрятала ноги под стул и съежилась.
— Я ведь говорила… — пробубнила она, — я ничего не помню… Так, какие-то обрывки…
Ярче всего ей запомнилась бабуля возле монастыря, которая просила подаяния. Нина и Мила насыпали много мелочи в одноразовый стакан, крепко стиснутый, почти смятый морщинистой загорелой рукой, и бабуля сказала:
— Спасибо, родные. А то у меня сынок непутевый — в тюрьме сейчас сидит. По пьяному делу разбуянился и дом спалил. Так что ничего мне не остается, как просить денег…
Интонация, с какой она выкладывала про сына, удивляла — говорила бабуля тихо, мирно, совершенно неэмоционально, лишь с некоторой вздыхающей жалостью по поводу сыновней «непутевости». Словно рассказывала про сына ясельного возраста: дескать, по ночам он не хочет спать и кричит. Впрочем, может, она и выдумывала все — тоже метод известный. Но тут уж — дело ее совести. Сказано: «дай просящему», и твоя совесть почти чиста.
Потом подплыл другой «экземпляр». Человек неопределенного возраста, полуголый, в лохмотьях, ребра выпирают, бронзовотелый то ли от «дикого» загара, то ли от грязи (а скорее — от того и другого в сумме), заросший косматой бородой, с фингалами по всему лицу. Тащил с собой сумку с каким-то мусором.
Подошел, пошатываясь, приложив костлявую руку к сердцу, и сказал, вперив в приезжих неприятный взор и слегка запрокидываясь:
— Ребя! Дайте денег!
Живо напомнил Нине Арбузову…
Затем, обращаясь непосредственно к одному экскурсанту, снова постучал ладонью в свою ребристую бронзовую грудь и объявил:
— Борода у тебя хорошая, ты такой с ней хорошо выглядящий! Дай мне денег, хоть сколько, хоть четыре рубля!
Экскурсант усмехнулся и дал ему именно четыре рубля, отсчитал, чтобы отвязался, а худой, снова стуча себя корявой рукой в грудь, раскланялся, а потом повернулся к Арбузовой и завыл, опять закатывая слегка безумные глаза и словно обращаясь к небу хриплым шепотом:
— А у тебя такая прическа правильная, такая хорошая! Дай мне четыре рубля! А то — умру я. Не найду сейчас денег — умру! Точно, умру, потому что голова не варит. Вот возьму денег — и считай, пошел умирать. Прошу у тебя денег! На смерть их прошу, во!
— Нет, не дам! — жестко отрезала писательница.
Ребрастый вновь изогнулся, привычно закатил глаза и положил руку на сердце:
— И-и, родная! Твой приятель ведь дал!
Арбузова уперлась:
— На смерть — не дам! Нельзя так, дед! Надо жизнь выбирать, а не смерть.
Нищий диковато захохотал:
— Ну и я о том! Мне сейчас надо жизнь выбрать, потому и прошу!
И вдруг грубо выругался.
Арбузова переглянулась с Ниной, саркастично усмехнулась, вздохнула и нашарила в сумке мелочь…
— На, дед, возьми, только не матерись!
Тот взял, снова стал припрыгивать на кривоватых тощих ногах, деревянно кланяться, опять закатил глаза, снова истово слегка постучал себя ладонью в грудь, что-то забормотал и пошел вдоль пруда.
Экскурсанты смотрели ему вслед. Нина прошептала:
— Как это жутко звучит: «прошу на смерть»… Нет, я понимаю, что он имеет в виду, да и все понимают, но так он сказал… Страшная «проговорка»… До чего человек может дойти…
Мила крепко взяла ее за руку, и все пошли за экскурсоводшей дальше вдоль пруда и опять увидели худого нищего. Он лежал на земле возле стены монастыря на боку и крепко спал.
Нина задумалась, припоминая все это. Николай пристально уставился на нее. Потап ерзал на стуле. Сева спокойно ел наравне с Ве Ве, словно заразившись его бесстрастностью и жизнелюбивой философией. Будем принимать мир таким, каким его создал Господь.
В руке Сева сжимал множество фантиков от конфет, которые он аккуратно сложил вместе, стараясь, чтобы все думали, будто фантик только один. Детская привычка. Он всегда обожал сладкое, а мать ругалась, что столько его есть нельзя. Тогда Сева научился ловко складывать фантики и показывать матери: смотри, я съел только одну конфету!
Николай машинально подвинулся к брату и взял у него из ладони цветной мусор. Сева покраснел.
— Давайте я выброшу, — вскочил Мухин.
— Были какие-то цыганки… — нехотя пробормотала Нина. — Разные… Шумные… Дети бегали… Потом все пропало… А потом выплыло вдруг откуда-то лицо цыганки, полной такой, золотозубой… И она пропела…
— Яхонтовая ты моя, рубиновая, — закончил за нее Николай.
Нина растерялась:
— Откуда вы знаете? Вы разве там тоже были?
— Да все они так говорят, — пробурчал Бакейкин-младший. — Затверженное…
— А какие цыганки там ходили? — вступил в разговор Сева. — Вы не помните?
Нина растерялась еще больше.
— Обыкновенные… Горластые… В ярких юбках и кофтах… Прямо глаза слепило… А больше я ничего не помню…
— Они опоили ее наркотиками! — авторитетно заявила Арбузова. — Все от этого!
— А как же вы ее нашли? — спросил Потап.
— Мальчик выдал, — рассеянно отозвалась детективщица. — Цыганский ребенок… Совершенно случайно. Сарынь на кичку! — неожиданно крикнула она и вскочила, топая, щелкая и хлопая.
Гости ошеломленно затихли.
«Смелая как нож, а ноги — танго», — вспомнил Сева.
«Вихрь, а не женщина, — вздохнул про себя Николай. — Аж от пола скоро оторвется. Блестит и вращает глазами, выбрасывает вперед руку и орет ничтоже сумняшеся… Может, тоже наркоманка?.. С кем я связался?.. Ситуация аховая…»
— Это что? — хихикнув, поинтересовался Потап.
— Это вроде «свистать всех наверх», — пояснил улыбающийся Ве Ве. — Так кричали в Средние века на русских кораблях. Кичка — нечто вроде полубака, и туда бежали и скрывались там во время бури. «Сарынь» — значит народная масса, ну, матросня — так к ним обращались. И Стенька Разин, когда грабил суда, тоже так кричал: «Сарынь на кичку!» Чтобы залегли туда, спрятались, пока он будет грабить. Наташенька любит нас куда-нибудь созывать таким призывом.
