По поведению Иван какой-то блаженненький, чуть не юродивый. Наивный вроде, как чистый ребенок. Во всех видит хорошее, замечательное, все такие, мол, славные, добрые!.. А в то же время…
В то же время нет-нет да и мелькнет в нем нечто, что вдруг заставляло Славу сжаться. Какая-то волна секундной агрессии, страха, сигнализирующего об опасности. Откуда опасность? Он не мог понять… Нюхал по всем навыкам своей личной школы ФСБ, но пока без толку. И все-таки никак не мог поверить — неужели Иван так хорошо носит маску, как носил он сам когда-то? И за личиной невинного милого мальчика кроется что-то иное?
Еще Слава списывал многое на свои грехи, на свою достаточно испорченную душу с циничной шкуркой. Нет, говорил он себе, это я такой дрянной, а Ванька и впрямь добрый и хороший. Надо мне каяться и учиться смирению и терпению, как учил Серафим Саровский.
Вообще-то Славка стал неплохим психологом. Когда два года подрабатывал охранником. Идут мимо люди — невольно к ним присматриваешься. Смотришь — где кто работает, какие ключи берет, как с тобой здоровается… И начинаешь понимать, кто какой по натуре. И жизнь твое мнение подтверждает.
Тогда он окончательно разругался с отчимом, заявившим, что такому здоровому парню стыдно сидеть раздолбаем на шее родителей и дядьки с теткой. И нанялся охранять по ночам научный институт, как ни умоляли его дядька с теткой не делать этого…
О своей работе он недавно немного рассказал брату — Слава любил тот период своей жизни. Но тот куражливо, с деланой важностью и несколько саркастичным высокомерием заметил:
— Да, от безделья до многого дойти можно. И напиваться, и матом пулять, и с этими работягами приятельствовать… И ты еще с гордостью все это живописуешь! По-моему, тут молчать надо. И я могу объяснить, почему я завязал! — внезапно заорал Иван. — Мне тогда было двенадцать лет…
Слава ошеломленно глянул на брата. Не может быть! Почему же он этого напрочь не помнит? Какая-то чушь…
— Ну и ну! — закричал он полушутя-полусерьезно. — Вот грязный человек — в двенадцать лет уже пил! Даже я подобным не отличался!
Ванька сидел мрачный.
— Так вот, завелся у меня дворовый приятель, постарше, хулиган, и он меня поил. Мне нравилось, а он поил… И вот однажды я вечером шел пьяный и упал на спину. Очнулся.
— Гипс? — тотчас спросил Слава.
— Шутка банальная! — резко отрубил Ванька. — И что вижу? Рядом с моей шеей, в десяти сантиметрах левее, торчит из земли железный острый штырь. Упади я чуть-чуть левее — я бы сейчас с вами не разговаривал. Вот после того случая я больше ни разу за всю жизнь не взял в рот ни капли ни водки, ни вина!
Слава вздохнул. Почему он так мало знает о родном брате?… А что знает мама? Слышала ли она об этом ужасе?… Бедная мама…
Слава в который раз сдержался. Но обиду затаил. Кто он такой, в конце концов, этот очкастый Вантос, не представляющий себе, что брату приходилось делать?! Например, выбегать посреди глухой ночи из института в окружавший его густой сумрачный парк, заслышав звук включившейся сирены и вооружившись баллончиком? Труд охранников — серьезный, надо следить за порядком и в здании НИИ, и на территории всего парка. Но эти люди, с точки зрения Ваньки, — бездельники. Потому что — пролетарии, вахлаки, вон, матом ругаются, ужас какой! Да еще водку жрут. А он, Иван, стало быть, — человек интеллигентный, культурный, настоящее дело делающий и имеющий право так вот снисходительно, с высоты своего величия, прокомментировать отстойную прошлую жизнь старшего брата-мужлана, не скрывая своего сарказма по поводу ее отстойности.
— Любого идиота, — назидательно изрек Ванька, — такого как твои охранники, сантехники, электрики, можно научить ремеслу, если раз двадцать — тридцать повторить одно и то же. Тут ума не надо.
Иван презирал старшего брата и его знакомых.
В преддипломный год Славу стал упорно осаждать сын дядьки Макара. Однажды он подкараулил Славу прямо возле дома.
От стены вдруг отделилась высокая мужская фигура, чересчур темная, неясная и огромная в синем февральском рассвете, и Слава опасливо тормознулся, мгновенно нащупав в кармане газовый баллончик.
— Привет! — сказал ожидающий. — Не узнал? Вадим.
— А-а-а! — облегченно выдохнул Слава. — Привет! Чего тут пасешься? Зашел бы… Поднялся бы к отцу…
— Отец меня видеть не желает, — мрачно сообщил Вадим. — Сам знаешь… Вчера ему звонил в очередной раз, перепроверял. Думал, может, помягчел старый дурак… Да ни хрена!
Слава смущенно помялся на снегу. Чувствовал себя без вины виноватым.
— Ты с ним не потолкуешь? — попросил Вадим.
— Да я уже пробовал, — неуверенно отозвался Слава. — И не раз… И тетка тоже… Он и слушать нас не желает! Талдычит свое: «Квартира моя, деньги мои, вещи мои!» Прямо скупердяй какой-то, Плюшкин!
— А дети не его, — хмуро закончил Вадим. — К чему это все твердят о родственных связях да о родной крови?! Нету их, этих родных кровей! Нету и никогда не было! А ты… — Он вдруг глянул на Славу с откровенной ненавистью, такой жизнестойкой, что Славе стало нехорошо — вновь проснулся давно дремавший страх, поднял голову и злобно оскалился. — Ты заменил отцу меня! Любимым сыночком стал! Вот если бы тебя не было… — Он опомнился. — Ладно, прости… Ты ни при чем… Что это я…
Слава сжался.
— Ты позвони мне завтра вечером… Я попробую опять поговорить с дядькой… Он упрям по-стариковски, это бывает. И никак его не переломишь…
— Да уж, скорее он переломает всех нас! — язвительно и горько засмеялся Вадим. — Опыт жизни, опыт жизни! Тоже навязшая в зубах фразочка! Люди — они исключительно фразеры или фразисты! Какой там опыт?! До тридцати лет ты его как дурак набираешься, стараешься, накапливаешь, а дальше — совершаешь сплошные ошибки. Одну за одной! Тоже как дурак… Ладно, пойду я… Пока!
Он махнул рукой и поспешил к белой машине, спрятавшейся в тени дома.
— Ты позвони! — расстроенно крикнул ему вслед Слава.
Вечером он решил опять поговорить с дядей. Но тот, едва услышав о сыне, грубовато отрубил:
— Больше не возникай, Вячеслав! Лучше читай книжки свои арабские! Были дети — да сплыли! И вспоминать о них не хочу! Они отца не уважали, не ценили, жили как хотели, ну и я теперь живу по-своему и в свое удовольствие! Как аукнется!
Вадим позвонил через два дня.
— Ты не отчаивайся… — неловко начал Слава. — Я буду пытаться еще…
— Спасибо, заботник, — иронически бросил Вадим. — Очень тебе признателен… Только ничего из этого не выйдет, понятно давно. Сын у меня родился… Внук, стало быть, твоему дядьке…
Через неделю Вадим позвонил снова, потом — еще и еще… Слава начал возмущаться, но старался сдерживаться — и Вадим ничем не виноват. Но отливалось все именно на Славе, так как Утконос начал злобиться и орать.
— Ты мне обещал! Тебе это сделать проще всего, — настаивал он. — Ты просто не хочешь мне помочь! Да и зачем тебе это? Не в твоих интересах!
