Мамбо выбила ему два зуба.
Она в очередной раз появилась в молельне, где уже горели свечи, с бумажным кулем с мукой. Как раз в это время порог перешагнули две сморщенные старухи и заняли места на крайней слева лавке. Женщины помоложе приходят обычно позже. Последними явятся мужчины.
Прихожане не жили в одном месте вроде поселка или района, но составляли религиозную общину, точнее, общество, центром которого являлся храм, где совершались ритуалы. Главного жреца называли хунган, но вот уже на протяжении сорока лет главами общин были жрицы.
Когда Мамбо внесла в храм клетку с петухом, на скамьях не было свободных мест. И она, жрица культа вуду, унаследовавшая это искусство от матери, немедленно начала службу.
Она приветствовала верующих легким полупоклоном и, раскрыв кулек, посыпала мукой пол перед столбом, начертила на земле символ, помогающий заклинать духов.
Верующие хорошо знали распорядок службы и не обращали внимание на жрицу, но с нетерпением дожидались своего часа; они лишь призвали хранителя врат в потусторонний мир: «Да распахнутся врата!»
Не прошло и четверти часа, как картина поменялась. Первыми проснулись старухи и потянулись сучковатыми руками к девушкам, зазывая их на танец. Кто-то из молодых женщин противился, кто-то сразу поддался уговорам, кого-то жадные карги подняли на ноги пинками. Барабаны били беспрестанно, под их грохот покачивались сухие тела старух, налитые – женщин. От них заразились мужчины, с воем пустившиеся в пляс.
Мамбо дала им достаточно времени, чтобы с головой окунуться в омут и там потерять разум. И она показала им, что способна управлять безумной толпой. Жрица вышла вперед с живым петухом в руке. Держа его за ноги, Мамбо махнула им влево и вправо, вперед и назад, очищая эту комнату. Все замерли в один миг; только прерывистое дыхание этого обузданного табуна выдавало горячку. Прихожане с жадностью в глазах ловили каждое движение жрицы, ждали, когда она опустит петуха на землю – точно перед начертанным на полу узором. Вот этот момент. Она положила петуха на землю и рассыпала перед ним пшено. И она, и толпа ждали, когда петух начнет клевать зерно. Они жаждали этого – потому что если он не станет клевать, жрице его придется отпустить.
«Давай, давай! – подгоняли его кровожадные взгляды. – Бери!»
Петух прошел, наступая на зерно, от стены до стены. Он походил на бойцовую птицу. Гордой походкой, высоко вскинутой головой, беспощадным взглядом он, казалось, вызвал на бой соперника. Толпа ахнула, замерла, когда петух остановился посередине магического узора, наклонил голову к полу и едва не коснулся загнутым клювом зерна. Но тут же выпрямился, раскинул крылья и под их шум громко возвестил о себе.
Пшено разлетелось от воздушного напора, под ногами у петуха осталось всего лишь несколько крупинок. Две или три. Что он выберет, жизнь или смерть?
В этом святилище не было место тишине. В ожидании дыхание толпы стало невыносимо громким, невыносимо зловонным. Не хватало жестов большого пальца, указывающего на горло: «Убей! Убей!»
Но жрица не поддалась настроению толпы. Она снова склонилась над петухом, чтобы взять его на руки и вынести во двор, а там отпустить. И когда ее пальцы коснулись золотистых перьев птицы, она вдруг взяла приманку, склевала те несчастные два зернышка, которые и стоили ей жизни.
Мамбо не медлила ни секунды, будто сама опасалась расправы. Она схватила петуха, подбросила его к потолку и сломала ему лапы и крылья – но не хладнокровно, а упиваясь своей властью над бедным созданием. Клюв петуха раскрылся, в глотке застрял крик боли; наружу вырвался лишь хрип. Жрица впитала его, подрагивая чувственными ноздрями, и свернула ему голову. И бросила подрагивающее тельце наземь. Под одобрительный гул верующих она запустила руку в кулек и выложила на умирающей птице крест из муки – символ четырех сторон света.
И тут снова грянули барабаны. Танцоры так скоро вошли в ритм, что, казалось, они не переставали плясать. Минута, две, и они впали в транс, попадали на землю, вывернув руки.
То, что нужно. Настала та минута, когда каждым из них овладеет божество.
Какое? Их больше тысячи. Ни за что не угадать. Но можно увидеть. В семидесятилетнюю старуху, корчившуюся на полу в собственной моче, вселился Легба – хранитель врат в потусторонний мир, старый и хромой демон. Он никогда не обделял ее своим вниманием. Без Легбы не открыть врата, не добраться до демонов. С новой силой толпа, ползающая по земле, прокричала: «Да распахнутся врата!»
И они распахнулись. Из них натурально выползли на четвереньках хромые; некоторых парализовало, и они не смогли подняться с земли.
Странная пара – старуха за шестьдесят и девушка лет шестнадцати, чьи тела переплелись в самом начале служения, вдруг бросились к чану и разом погрузили головы в воду; в них вселился змеиный Бог, сам одержимый водой. Жрица спасла им жизнь: если бы она не припасла воду, одержимые змеиным демоном бросились бы в реку и утонули.
Мужчина в цветастой жилетке стал добычей Барона Субботы – демона царства мертвых. Он встал с земли, с достоинством отряхнул безрукавку, степенно подошел к треногой вешалке и снял черный фрак. Облачившись в него, он сунул в рот курительную трубку и только после этого макнул руку в банку с белой краской и выкрасил лицо.
Теперь, за исключением жрицы, все приняли облик овладевших ими демонов. Сама Мамбо была готова принять богиню любви и плодородия. Была готова, высмотрев в толпе мальчика четырнадцати лет, даже протянула к нему руки, чтобы поманить его к себе, а потом и заключить в объятия. Но, также втянутая в ритуал, вдруг увидела, как вытягиваются ее руки. Пара мгновений, и вот они уже могут достать до верхушки столба, несколько раз обвиться вокруг него.
«Ну и ручищи у тебя!»
В нее словно попала молния. Унижение, которое она испытала в своем гостиничном номере, выперло с новой силой. Она словно получила удар током, и ненависть, затаившаяся в ней, исказила ее лицо, скрутила ее нескладные мужские руки. Ее взгляд ожег мальчика, и тот, напуганный, выбежал из святилища.
– Концерт окончен, – ватными губами чуть слышно прошептала Мамбо. И повторила: – Концерт окончен.
Она ушла, оставляя на полу гордую птицу в луже собственной крови и бесноватую толпу…
Мамбо не раз раскладывала по косточкам поведение фона, начиная с того дня, когда он в общих словах выразил свое решение, и заканчивая днем сегодняшним. Этот день еще не закончился, но листок календаря уже сейчас можно было отрывать, складывать голубем и выпускать из окна.
Он не принял внучку.
Пожалуй, только сейчас Мамбо пришла к выводу, что фон играл на своих чувствах, словно вербовал людей для работы со стороны. Акция в Москве была направлена против невестки, и была она примерно наказана. А что же внучка? Она была ему наполовину чужая. Полукровка. Фон не сказал таких слов, но они читались в его взгляде, в его жестах, наконец, в его решении, которым он отдавал внучку на попечение в храм. Что означало – под личную опеку жрицы.
