Охранники посмотрели на него и переглянулись. Тот, что повыше, покрутил у виска пальцем. И опустил руку. Руки у Жевуна были опущены, в каждой руке по лопате. Он без замаха, мысленно зафиксировав место попадания, выбросил руку вперед и в крайней точке расслабил пальцы, давая полету орудия непогрешимо точное направление. Сталь со свистом рассекла воздух и на полштыка увязла в горле охранника. Его товарищ застыл, как столб, пустив слюну. Он стоял к Жевуну вполоборота, что не позволило ему атаковать в том же стиле. Но преимущества ему хватило за глаза. Пользуясь ступором противника, Жевун быстро сократил до него расстояние и, когда тот повернул к нему голову, одновременно взяв наизготовку автомат, обрушил на него рассекающий удар. Когда лезвие лопаты вонзилось ему голову, на землю опустился первый охранник. Потом и ноги второго подкосились, и он, тяжело ударившись коленями, завалился на бок.
Жевун бросил взгляд на самолет, стоящий в ста метрах от здания диспетчерской службы. Эта пятидесятиметровая машина была красива именно под утро, когда естественный свет касался ее бортов, а с ним перекликался едва различимый свет из иллюминаторов. Создавалась полная иллюзия полета под восходящими лучами солнца.
У Жевуна все было готово к этой акции. Он вернулся в здание и в конце служебного помещения вдруг столкнулся с еще одним стражем, на этот раз чернокожим. До него было метров пять, и Жевун, нарастив скорость, с ходу ударил его ногой в голову. Тот отлетел к металлической лестнице, ведущей на крышу, и раскроил себе череп. Одним противником меньше, но Жевуну от этого было не легче. Он нашумел, автоматически поднимая на ноги весь личный состав лагеря.
Где-то позади хлопнула дверь. Живнов освободил боевика от автомата и запасных магазинов и, ловко перебирая руками и ногами, быстро взобрался на самый верх по лестнице, заканчивающейся короткой площадкой. Откинув крышку люка, он вылез на крышу и связался по телефону с Нико.
– Я нашумел, – коротко доложил он. – Держу диспетчерскую.
«Голову бередит схема: здание диспетчерской и я наверху, как на вышке, с этой винтовкой держу подступы к самолету».
Он бросал товарищей в самую гущу боя, а Нико конкретно – в давно подзабытую атмосферу.
– Наслаждайся, – добавил он. И Нико на том конце провода не сразу сообразил, что имел в виду его подчиненный.
Вергельд на ходу решал нехитрую комбинацию; но даже задача с двумя неизвестными требовала времени, не говоря уже о знаниях. Однажды Юлий акцентировал, а потом часто произносил позорное слово «донос», теперь же мусолил не менее позорное «лазутчик». Несколько лет назад он преподал одному человеку хороший урок, получится ли повторить результат?
Жевун имел поддержку. Но в лице кого? Неужели три человека рискнули напасть на его лагерь? Они работают на контору, и никто, если он в здравом уме, не позволит подчиненным проводить силовую акцию, не имея численного перевеса и обоснованного плана действий. Ни того, ни другого у Николаева нет. Что двигало им? Безысходность? А может, самонадеянность?
Теперь Вергельд, гоняя желваки, докопался до истины и отдал Нико должное: он разыграл красивую комбинацию с чернокожей девочкой и «Миссией Вивьен», подставляя последнюю. Даже он, Вергельд, изучивший все виды и запахи провокаций, не сумел распознать ее. Он понимал, что до осады далеко – пока что ему досаждают три человека, пусть их будет пять, десять, а вдруг больше? Он, ожегшись один раз, теперь был вынужден дуть на воду. И с каждым мгновением температура поднималась: больше ста, больше ста пятидесяти, но такого не может быть. А вдруг?
– Суки! – выругался он.
Недавно он отчетливо представлял себе майора Пруденса из полицейского управления Нджамены. Пруденс сидел за столом, на котором слева монитор, а справа глобус, и представлял себя дежурным по небесам. А кто сидел напротив? Почему в тот момент Вергельд не подумал об этом? Напротив мог сидеть человек, уполномоченный по окончании разговора похлопать Пруденса по плечу и сказать: «Молодец! Ты все правильно сделал». И сломать его глобус к чертовой матери.
К чертовой матери.
Вергельд вдруг рассмеялся – над Вивьен. Здорово Нико сделал ее. Игра людей, стоящих за Нико, стоила того, чтобы провалить миссию. А вообще ее давно стоило бы провалить.
На руку Вергельду сейчас играл и тот факт, что экипаж самолета всегда – всегда ночевал на борту. Он организовал своих людей так, чтобы они могли ответить на любой выпад, а он мог покинуть страну в любую минуту. Жаль или нет, что эта минута настала?
Нет. Он даже покачал головой. Нисколько не жаль. Он, если положить руку на сердце, задержался здесь неоправданно долго.
«Уходим, уходим, уходим…» В этом мире еще остались страны, где можно развернуться.
Он знал, что бросит под нос, а потом повторит вслух, но уже на борту самолета, когда ступит на летное поле: «Пора строить новый аэродром». И эта мысль воодушевила его, придала сил.
Он вынул нож и, разрезав стенку палатки, выбрался наружу. Он уходил налегке. Самое ценное, что он мог оставить здесь, – это воспоминания.
Минуту назад он связался по радио с первым пилотом и бодрым голосом сообщил:
– Мы улетаем.
Летчик не стал маскировать хриплый со сна голос и здоровую каплю недовольства:
– Так рано?
Вергельд задиристо рассмеялся.
Он оставлял здесь даже то, о чем не помнил или предпочитал забыть, как бы странно это ни прозвучало. Он научился это делать. В противном случае его до конца жизни преследовали бы призраки – сотни призраков людей, у которых он отнял детей. Просто он не считал их за людей.
Глава 24
Лагерь представлял собой военизированную площадку, и на ней не хватало разве что вертолета. Вот тогда картина полевого лагеря была бы законченной. Но стоило взгляду проникнуть за живую изгородь, как картина теряла реальные черты, погружая наблюдателя в мир контрастов: ухабистая, извивающаяся по высохшему руслу реки дорога – и идеально ровная взлетно-посадочная полоса со светосигнальным оборудованием; военные палатки с маскировочными сетками в проходах между ними – и модерновое здание диспетчерской службы. Нечем было оттенить только дальнемагистральный самолет «Ди-Си»-8-72 – модификация «шестьдесят второго» «Дугласа». Это был уникальный в своем роде самолет, последний, сошедший с «воздушных стапелей» в апреле 1986 года, после чего фирма была ликвидирована. Вергельд выкупил этот самолет, который годился как для пассажирских перевозок – до тридцати пяти человек, так и для грузовых – объем багажника составлял семьдесят кубических метров. И все это при длине салона в сорок два метра. Если и была душа у этого самолета, то – белоснежного лебедя, некогда жившего на этом озере.
Живнов не просто так вспомнил о вертолете. Четыре дня назад он стал свидетелем того, как встречают на этом аэродроме двойного назначения генерала в форме ВВС. Казалось, по коротенькому трапу приземлившегося вертолета спускается воскресший идол: черное лицо, черные очки, синий берет, коричневая сигара в лиловых губах. Белые – ничего, а вот чернокожая составляющая отряда – в основном маба – застыла в позе дикаря, приставившего копье к ноге. Затем появился Вергельд – как всегда, не уделивший одежде особого внимания: камуфлированные брюки, майка и знакомый уже гражданский пиджак. Не он сделал к высокому гостю последний шаг, поскольку был хозяином этих мест, а генерал. Прилетел он с пустыми руками, а обратно на борт вертолета поднялся с серебристым чемоданчиком. И постоянно фоном служили не меньше сорока вооруженных человек; кое-кто из боевиков носил бандану, кто-то отдавал предпочтение панамам. Жизнь кипела – не показательно, как это бывает перед высокими гостями, а натурально, без швов. Подъехал микроавтобус с наглухо забранными окнами, рядом затормозила, взбивая пыль, четверка джипов. Пулеметчики отпустили оружие, заставив скрипнуть турели. К автобусу поспешили рабочие, чтобы выгрузить продукты, доставленные из пригорода Абеше, и новые корзинки.
