Еще одним важным и крайне неприятным событием явилось обнаруженное внезапно пристрастие моего отца к самым различным алкогольным напиткам – будь то «Жигулевское» пиво, которое он приносил в дом в трехлитровых банках, или традиционная пшеничная водка, или бражка, которую бабка Сара все продолжала гнать в ванной комнате среди ободранных эмалированных тазов, наваленного горами грязного постельного и нательного белья и выдавленных тюбиков с остатками засохшей пасты. Однако пил он пока не запойно, утром не похмелялся, исправно ходил на работу и лелеял свой мотоцикл цвета прелой вишни... До такой степени, что на Покров, когда выпал на землю первый снег, отец, приложив массу усилий, втащил его в квартиру второго подъезда первого этажа и поставил посреди большой комнаты. Баба Фрося немного посопротивлялась, Сара же одобрила поступок племянника.
– Правильно все Дима исделиль! Зачем хорошей вешчи на улице ржаветь! – сказала она.
– Так, так, значить, – такова была реакция дедушки-несуна.
А отец заболел новой идеей – у него появилась мечта приобрести машину.
– Нужно просто подкопить денег, продать «Яву» и купить «Жигули». Мы должны экономить, – внушал он моей родительнице.
Он снова стал пахать, яко вол – выходил в ночные смены, не жалея живота своего, а мамаше написал два списка – белый и черный. В черном значились те продукты питания, которые следовало категорически исключить из рациона до тех пор, пока супермотоцикл не будет продан, а новая машина не будет куплена. В этот список входило:
1. Мясо
2. Мясные полуфабрикаты (любые!)
3. Яйца
4. Апельсины и фрукты вообще, не говоря уж о бананах
5. Птица
6. И всякие «птичьи» полуфабрикаты
7. Сгущенка
8. Тушенка
9. Рыба – за исключением трески по пятьдесят три копейки за килограмм, и т.д., и т.п. (В скобках замечу, что номеров в этом списке было неисчислимое множество, в отличие от белого.)
Белый список представлял собой приблизительно следующее:
1. Перловка
2. Не гречка, а продел, и то по праздникам
3. Лук репчатый не возбраняется
4. Треска по пятьдесят три копейки за килограмм (только в воскресные дни!)
5. Капуста – по субботам
6. Томатная паста в жестяных банках
Под обоими списками стояла дата и подпись в виде буквы «П» с вихрастым узелком сверху, на перекладине.
О том, чтобы транжирить деньги на яичные шампуни в тюбиках, да и вообще на шампуни, как, впрочем, и на прочие косметически-гигиенические средства, и речи не было. Ограничение было наложено и на одежду, даже на такие необходимые предметы туалета, как трусы, лифчики и чулки.
Новую комнату худо-бедно обставили до того, как папаша заболел мечтой о покупке машины. Купили софу, кушетку для меня, полированный гардероб и стол. Совместными усилиями бабушек № 1 и № 2 для молодых был приобретен ковер ручной работы и повешен над моей кушеткой, чтобы от стены не дуло. И все вроде бы наладилось, и деньги складывались в большущую розовую свинью из толстого фарфора с отвратительным рылом с отбитым коричневым пятачком. Уже запихивать денежные знаки стало затруднительно в прорезь на холке керамической копии парнокопытного нежвачного животного, как произошло одно событие, которое перевернуло с ног на голову всю мою жизнь.
В середине марта, когда снег еще покрывал землю сплошной белой воздушной массой и проталин не было еще и в помине, когда мамаша была на работе, мы с бабушкой № 1 сидели в новой комнате, и я мелким, бессмысленным бисером исписала три тетрадных листа красными чернилами, а Шура вдохновенно размалевывала стены коридора в эксцентричный цвет пожарной машины, в дверь раздался звонок – звонок наглый, нетерпеливый и непрерывный.
На пороге стоял отец без шапки и, выдвинув вперед челюсть (из-за чего сделался очень похожим на своего двоюродного брата Григория, который постоянно выступал в роли Дмитрия Перепелкина, который в самые ответственные моменты отсутствовал), беспричинно хохоча, повторял, обращаясь то к теще, то к соседке, один и тот же вопрос:
– Да что ты говоришь-то?
– Дмитрий! Ты пьян! – с некоторой торжественностью в голосе констатировала бабушка. – Вот Матрена с работы придет, я ей все расскажу! – пригрозила она зятю, будто бы мамаша сама была не в состоянии оценить состояние собственного мужа.
– Да что ты говоришь-то? – словно уточняя, правда ли Зоя Кузьминична все расскажет Матрене или она просто припугнуть его таким образом хочет, спросил папенька. – Мама, да что ты в самом деле, – по-сыновнему проговорил он и сердечно обнял тещу.
– Ох! Дима! Ты такой хороший парень! И зачем выпивать начал! – жалея от всей души зятя, проговорила бабушка.
– Ма, дай полтинник, а?
– Да что ты! Откуда у меня такие деньги? Сама пенсию жду! Иди, ложись – тебе поспать нужно.
– Не-е, – прошептал он, будто тайну какую важную открыть сейчас собирался. – Мне ковер нужен. – И папаша рванул в комнату.
Бабушка не растерялась – пока зять скакал по кушетке, пытаясь снять ковер, она вытащила из кармана его пальто ключ от комнаты и, схватив нашу с ней верхнюю одежду, выскользнула из комнаты, волоча меня за руку.
Зоя Кузьминична закрыла зятя в комнате и со спокойной совестью отправилась со мной на прогулку, зная наверняка, что Дима вскоре вырубится, забудется в тяжелом пьяном сне без сновидений, а ковер как висел, так и будет висеть на стене над моей кушеткой, чтобы от стены не дуло.
Но не тут-то было!
Пока мы спокойно гуляли; пока Зоя Кузьминична мирно беседовала со своей доброй приятельницей Софьей Павловной из соседнего дома; пока она обсуждала качество кубинской картошки с Анастасией Митрофановной – нянечкой детского сада, с которой они проработали вместе десять лет; пока посокрушалась Надежде Федоровне – соседке с третьего этажа своего подъезда – о моих утраченных самым наиглупейшим образом способностях; пока не выслушала запрещенного анекдота про тогдашнего вождя нашей страны, встав на цыпочки и затаив дыхание, а потом, смущенно хохоча в течение минут десяти в ладошку, утирала слезы смеха – мой родитель умудрился все-таки стянуть со стены ковер. Мало того, не обнаружив ключа в кармане своего пальто, он выкинул из окошка на снег сначала скатанный в рулон ковер ручной работы, совместными усилиями приобретенный бабушками № 1 и № 2, а затем и сам сиганул из окошка – и был таков (точнее, его, как такового, не было три дня нигде – ни дома, ни на работе).
Придя с прогулки, баба Зоя без всякой задней мысли, без каких бы то ни было подозрений открыла дверь комнаты и... Изумлению и удивлению ее не было предела – она лишь подперла своим телом полированный гардероб, а рот ее открылся сам собой. Она стояла и то и дело переводила взгляд с голой стенки на кушетку, с кушетки – на голую стенку. Когда же до нее дошло, что в комнате не хватает зятя с ковром, она тяжело опустилась на софу и застонала:
