– Авророчка! Смилуйтесь над стариком! Там фрукты, книги для вашей девочки...
– Не играйте на моих материнских чувствах и дефиците, царящем в стране! – самоотверженно воскликнула Аврора – надо сказать, что она поразительно быстро вошла в роль униженной и оскорблённой девицы, честь которой была поругана.
– Авророчка, я вам обещаю – этого больше не повторится! Но на первый раз уж простите меня, заберите домой коробку, – молил её заместитель посла.
– Нет! Ни в коем случае. Сегодня заберу, а завтра меня снова будет ждать подобный сюрприз! А все эти подарки и презенты ни к чему хорошему не приведут!
– Я не понимаю! Да что ж плохого в том, если ваш ребёнок вдоволь наестся спелых персиков, гранатов и винограда. Если вы прочтёте ей какую-нибудь сказку Андерсена перед сном? Авророчка, что ж в этом дурного? – спросил Эмин Хосе самым что ни на есть невинным тоном и развёл руками в знак недоумения.
– А то, что любой ваш подарок ограничивает мою свободу. То, что это обязывает меня. Вот так! А это я больше всего в жизни не люблю! – вспылила Аврора, краснея.
– О! Дорогая Авророчка! Вы ещё так молоды, что не понимаете!..
– Чего же я не понимаю?!
– Того, что стоит только человеку обрести настоящую свободу, и он не знает, что с ней, с этой свободой, делать, начинает ею тяготиться, и знаете, чем всё это заканчивается?
– Чем? – недоверчиво спросила Авророчка.
– Да тем, что он как можно быстрее жаждет от неё избавиться, попав на крючок семейных, дружеских, братских... да каких угодно уз! Лишь бы отделаться от опостылевшей ему свободы! Такой страстно и горячо желанной, такой долгожданной!
– Глупости! – уверенно возразила ему Аврора. – Это происходит только тогда, когда человек болен душою, когда он не может находиться наедине с самим собой дольше десяти минут. Он начинает нервничать, хватается за телефонную трубку, чтобы скоротать время в пустом разговоре всё равно с кем, или включает радио на всю катушку, или садится у телевизора и смотрит всё подряд – даже то, что ему совершенно неинтересно. Свобода не нужна тем людям, которые путают её с одиночеством. А я не путаю.
– Откуда?! – вскричал поражённый Эмин Хосе. – О! Откуда столько мудрости у молоденькой, ничего ещё не видевшей в жизни девушки?
– Какой такой мудрости, – пробормотала Аврора и совсем неслышно добавила: – Все мои родственники считают меня дурой.
– Встретимся сегодня вечером, Авророчка? В ресторане. Просто обыкновенный ужин в ресторане. Этакая дружеская трапеза? А потом я отвезу вас домой, – не глядя на объект своей любви, явно смущаясь, но стараясь не показать этого, отрывисто произнёс Ибн Заде.
– Да вы что?! Не хочу вас обидеть... Простите, но, по-моему, вы не в своём уме, Эмин Хосе, – осторожно сказала Аврора и, вскинув голову, добавила независимым тоном: – И подарок я ваш не приму.
Метёлкина вылетела из его кабинета со щеками цвета пионерского галстука. Внутри неё бушевало множество различных, противоречивых, как сама диалектика, чувств и ощущений. С одной стороны, ей было от всего сердца жаль Эмина Хосе, поскольку в признании зампреда она почувствовала искренность, которую невозможно подделать, сыграть. С другой стороны, Авроре не давал покоя, нет, приводил в смятение один вопрос. «Почему его выбор пал именно на меня? Ведь я намного моложе его!» – всё крутилось в её голове, а на душе стало как-то мерзко, противно, как бывает, когда тонкий шерстяной свитер липнет к голому телу при сильном, проливном дожде.
Что-то неестественное, болезненно-ненормальное уловила Аврора в признании и отношении к ней Ибн Заде. Промелькнула мысль об увольнении. Но тут же на ум пришла новая – «Куда ж я тогда пойду? Ателье отпадает. Шить я ненавижу больше всего на свете. Тогда уборщицей в овощной магазин?» И эта неутешительная перспектива вызвала в ней страх, который, в свою очередь, подобно тому, как вязальный крючок цепляет всё новые и новые петли, вытянул за собой и безысходность. И в этот самый момент – когда Аврора направлялась по коридору к своему кабинету, из-за угла неожиданно донеслось:
– Те-ек, те-ек, те-ек! Аврора Владимировна! Хе, хе... Гуляете, значит? Те-ек, те-ек! – и перед ней предстал очередной начальник – Роджаб Кали Маглы. Он, по обыкновению, очень бережно похлопывал себя прямой, несогнутой ладонью по лысине и издевательски посмеивался. – Не работается... – выводил он. – А вот этого я вам не ракомдую. Н-да.
– Что? – удивилась Метёлкина.
– Я говорю, что гулять в рабочее время я вам не ракмдую. Н-да... Хе, хе!
– Да нет, Роджаб Кали Маглы, вы... – хотела было объясниться Аврора, давясь от смеха (только теперь она поняла, что Кали Маглы ей не рекомендует в рабочее время), но тот слушать её не стал – снова с неописуемой заботой и осторожностью похлопал себя по лысине и выдал разоблачающим, насмешливым тоном:
– Селявя! Да, да! Тут уж ничего не поделаешь! Хе, хе, – высказался и запрыгал козлом по коридору в противоположную от нашей героини сторону.
Далее Аврора поравнялась с Артуховой – та, как всегда, плакала, с остервенением пылесося ковровую дорожку.
– Мария Ивановна, что случилось-то? Почему у вас опять глаза на мокром месте? – поинтересовалась Аврора, скорее из любезности, нежели из любопытства, на что Артухова отчаянно махнула своей полной рукой – мол, ничего говорить не стану – я-де не какая-нибудь там сплетница или ябеда. Но тут же – и минуты не прошло, как из уборщицы, подобно вулканической лаве, вырвалась наружу обида на желчную бухгалтершу и аферистку Инну Ивановну:
– Эта Кочеткова! Убить её мало! Прохвостка самая натуральная! – плевалась от негодования Мария Ивановна. – Аврор, ты представляешь! Вот только тебе откроюсь! Ты ж мне как дочь! Ты во всём этом волчьем логове – единственный нормальный человек! Попросила она у меня в прошлом месяце серьги золотые с александритами поносить – ненадолго, говорит, недельку пофорсю...
– Что?
– Ну, пофорсю с недельку и отдам! Прямо считай, что с ушей сорвала! А я, мобыть, и давать-то не хотела! Мне, мобыть, эти серьги один человек подарил! Они, мобыть, мне как память дороги! – захлёбываясь словами и перекрикивая рёв пылесоса, возмущалась она. – И что? – Артухова наконец-то выключила ревущего зверя и в упор уставилась на Аврору.
– И что? – повторила та вопрос убитой горем уборщицы.
– Прошла неделя, – продолжила та, сделав многозначительную паузу. – Прошла другая, – выжидательно молвила она и замерла секунд на «дцать» для пущего эффекта.
– И что?
– Прошёл месяц, – настойчиво продолжала Мария Ивановна.
– Ну и что? Чем дело-то кончилось? – с нетерпением вопрошала Аврора.
– Чем кончилось! Не возвращает! Вот чем кончилось! – прорвало Артухову. – Я к ней – мол, так и так. Где же, спрашиваю, Инна Ивановна, мои золотые серьги с александритами? А она мне одну отдаёт и, знаешь, между прочим, так, как будто это пять копеек, – на, говорит, одну потеряла гдей-то! Вот чем дело кончилось! – и Мария Ивановна заревела белугой. – Ах, дура я, дура! Ах, бестолковая я, бестолковая! Добрая душа! Ведь знаю её, стерву! Вечно так – возьмёт поносить и заиграет!
