1. Не быть женатым.
2. Не ходить налево.
3. Не шлёпать по квартире в грязных ботинках.
4. Не вытирать руки после уничтожения жареной курицы о занавески на окнах, как это любил делать второй по счёту муж её двоюродной сестры Любахи.
5. Принимать душ хотя бы один раз в два дня. Вот её бывший свёкор, казалось, отродясь душ не принимал, поскольку запах от него вечно исходил прескверный. Сдаётся, Алексей Павлович Метёлкин вообще не имел ни малейшего представления об истинном назначении ванной. Хоть он и часто посещал оную комнату, но цели его диаметрально расходились с общепринятыми – если все нормальные люди там моются, стирают или чистят зубы, то бывший Аврорин свёкор с завидной регулярностью (а именно два-три раза в день) запирался в комнатушке, дабы поставить себе клизму с водкой, чтобы никто, как говорится, «не догадался...».
Но даже сократив требования к будущему мужу до пяти пунктов, Метёлкина никак не могла узреть в своём ближайшем (немалочисленном) окружении ни одного достойного претендента. Сами посудите!
Об Эмине Ибн Заде и говорить нечего – как выяснила Аврора, помимо того, что он женат и имеет троих детей, заместитель посла ей не в мужья годится, а скорее в дедушки.
Мамиз Али, с усами, напоминающими триумфальную арку, хоть и был пламенно влюблён в Аврору – так, что старался всё свободное время проводить с ней... Кстати, о свободном времени. Тут непременно нужно заметить, что в те далёкие восьмидесятые у людей на работе была масса свободного времени. Это может показаться странным, но именно на службе советский народ отдыхал, а дома, как говорится, вжаривал, не жалея животов своих.
Сотрудники использовали досуг кто как мог. Одни бегали по продовольственным магазинам. Другие – по универсальным, выстаивая дикие очереди за зимними финскими сапогами или фирменными батничками. За арабскими духами очередей не наблюдалось по причине их дороговизны – от 25 до 50 рублей за флакон. Третьи чаёвничали по сто раз на дню, уютно расположившись в своих кабинетах и перемывая отсутствующим коллегам косточки.
Итак, референт по сельскому хозяйству ради Аврориного общества готов был поить чаем весь второй этаж. Мамиз Али урезал себя и свою жену Лейлу во всём, дабы выкроить из собственной минимальной заработной платы средства на покупку заварки, сахара и недорогих, но аппетитных сладостей. Он смущался, краснел, не к месту хихикал и всё время предлагал Авроре в долг:
– Давай я тебе трошку до аванса дам? А?! Бери, ара, не стесняйся, да?!
– Если бы безвозмездно!.. – улыбаясь, отвечала Метёлкина.
– Хи, хи, хи! – Мамиз краснел до цвета знаменитой владимирской вишни и хохотал до колик. Аврора, глядя на него, тоже закатывалась смехом. Потом и все причастные к халявному чаепитию покатывались со смеху.
Но Мамиз Али тоже отпадал – он не подходил нашей героине ни по одной статье, как, впрочем, и Рамиз Рустам с чрезвычайно легкомысленным лицом – помимо богатой пожилой супруги, у него была тьма любовниц.
Нет смысла перечислять в очередной раз сотрудников посольства – проще сказать, что никто из них не мог по той или иной причине стать достойным мужем Авроры.
Единственным холостяком среди коллег нашей героини был Руспер Шардон – статный, высокий мужчина, с интересным, если не сказать красивым лицом, референт по вопросом культуры... Он, как и вся мужская часть коллектива, боготворил Аврору, тайно питал к ней самые нежные чувства, но никаких серьёзных намерений с его стороны ждать было нечего, поскольку Руспера больше всего на свете привлекали женщины замужние, как тогда говорили «упакованные», то есть живущие в достатке и роскоши. Иными словами, Шардон более всего ценил престиж и свободу.
Был ещё Евгений Баловский – тот самый неприятный, самоуверенный человек со скуластым лицом и квадратным подбородком, который привязался к Авроре в вагоне метро и, проводив её до посольства, не мог отвязаться лет двадцать – так уж он страстно в неё влюбился. Аврора же, прозвав Баловского «железнодорожником», не переносила его на дух. От одного его вида ей становилось дурно: неприятное ощущение, предшествующее обычно рвоте, вдруг овладевало ею, и она ничего не могла с собой поделать. Справедливости ради надо сказать, что Евгений не был уродом. Не было в нём никаких физических недостатков, и многие, очень многие женщины способны были в него влюбиться. Только не Аврора! Завидев знакомый силуэт Баловского, поджидающего её напротив посольства, она не в состоянии была сравнить его ни с чем, кроме как с прилипчивой, кровососущей пиявкой.
И наконец, последним кандидатом в будущие мужья являлся муж бывший.
После разговора с Авророй у автобусной остановки Метёлкин будто заболел. Заболел навязчивой идеей вернуть её во что бы то ни стало. Как тогда, летним днём после окончания средней школы, после их первого свидания в час тихого густо-оранжевого заката.
В тот вечер Юрка принял для себя твёрдое решение:
– Я влюбился в Аврорку! И я на ней женюсь! – сказал он тогда, а через год завоевал не только её руку, но и всё её существо, с душой, как говорится, и телом (и всеми потрохами).
Встретив бывшую супругу на автобусной остановке, увидев её лицо близко, вдохнув родной, любимый запах, перемешанный со знакомыми французскими духами, которые та не успела использовать со времён их совместного бытия, Метёлкин окончательно убедился, что не жить ему без своей обожаемой Басенки (как он обыкновенно называл её), настроившись со всей серьёзностью, какая только была в нём, завоевать сердце нашей героини второй раз – окончательно и бесповоротно. «Начать всё с чистого листа; и разлучит нас только смерть; только смерть сможет нас разлучить», – такие мысли, вернее их фрагменты, точно обрывки изорванной тетради или газетных листов с бессмысленным уже текстом, вихрем крутились в голове его, когда Аврора с необычайной лёгкостью запрыгнула в подошедший автобус. Она поехала на работу, где её ждал сюрприз в виде коробки с детскими книгами для Арины и фруктами. Он – метнулся сначала домой и, надев парадный костюм вишнёвого цвета (любимого, кстати, цвета бывшей своей тёщи), долго ещё прихорашивался у зеркала, сомневаясь, что больше ему идёт – пробор с левой стороны или зачёсанные назад волосы. Остановившись наконец на проборе, Юрик облился «Шипром» и полетел к Зинаиде Матвеевне.
Поначалу он жалостливо сказал бывшей тёще, что приход его обусловлен исключительно тоской по единственному чаду, по любимой дочери – Арине. Гаврилова, театрально скрестив руки на пышной груди своей, сердобольно застонала:
– О-о-ой! Конечно, Юрашечка, конечно, я понимаю! Родное дитя всё ж таки! Зов, так сказать, крови!..
– Вот именно, мама! – самоотверженно прогремел Метёлкин, и вдруг по левой щеке его стекла крупная слеза. – Сердце-то, оно ведь не камень! Как же можно дочь-то от отца отнимать! – надтреснутым голосом воскликнул он.
Эта самая метёлкинская слеза (непонятно, каким образом выдавленная им так кстати... Тут есть два возможных варианта – либо в Юрике погиб великий драматический актёр, либо в тот момент ему на ум пришло самое горькое воспоминание всей его жизни. Но автор склоняется к варианту «номер один» – иначе в кого ж тогда удалась Арина? Ведь именно у неё в полной мере и проявился скрытый артистический талант родителя)... Так вот эта самая метёлкинская слеза и надтреснутый голос тут же растопили сердце Зинаиды Матвеевны (которое, тоже, кстати, было не каменным). Она всхлипнула и, сказав, что Арина играет в маленькой комнате, ещё долго утирала замызганным тёмно-синим сатиновым фартуком с некогда жёлтыми колокольчиками мокрое от солоноватой жидкости, безмерно выделяемой её маленькими туповатыми глазками, лицо, громко сморкалась, сопережевальчески качая головой и прицокивая.
