– Стихотворение неизвестного мне поэта, – он замолк на минуту, будто в образ входил, затем вдохновенно продекламировал:
«Куча».
В полях давно уж вечерело,
Уж солнце скрылось за горой,
А на полях коса звенела,
Я шел с поникшей головой, —
лирично начал он, затем изменился до неузнаваемости: согнул ногу в колене, словно собираясь сделать шаг, ссутулился, сложил пальцы щепотью и, приложив их ко лбу, продолжил:
Я шел в раздумии глыбоком,
Стихи себе под нос шептал,
(тут он всплеснул руками, а глаза от удивления чуть не выпрыгнули из орбит).
И вдруг дерьма большую кучу
Я чуть ногой не растоптал.
(воскликнул в ужасе Аркадий Серапионович, обходя мнимую кучу).
Далее содержание стихотворения сводилось к размышлению поэта о том, кто ж мог сотворить подобное.
– Браво! Брависсимо!!! Брависсимо!!! – послышалось за спиной чтеца – он зарделся от удовольствия, повернулся, и я увидела Власа.
– Прекрасно! Я все слышал! Вы были просто великолепны! – искренне восклицал он и тут же колко сказал: – Маша, познакомь меня со своим приятелем.
– Это мой приятель, – вовремя внедрилась Пулька. – Аркадий Серапионович Эбатов, врач-проктолог.
– Очень, очень приятно, – облегченно проговорил Влас – видимо, обрадованный тем, что врач-проктолог не мой приятель. – А я – Влас Олегович Андреев. Генеральный директор автосалона «Автомаш».
– Взаимно, взаимно. А я тут девонькам рассказывал, почему решил стать проктологом, – пояснил Аркадий и поскреб для пущей важности своим длинным ногтем кончик носа, – присаживайтесь, пожалуйста.
– Ох! Я бы с удовольствием! Нет, правда, тут у вас такая замечательная компания собралась, но нам еще к Маше домой нужно заехать, а уже поздно. Маша, ты не забыла о своих вещах?
– Не забыла, – буркнула я. У меня вдруг возникло такое чувство, которое часто испытывают дети, заигравшись с друзьями, когда на самом интересном месте родители зовут их домой. – Всем пока.
– Я завтра заеду за тобой в три часа, – напомнила мне Пулька.
– Да, да, – сказала я совсем поникшим голосом – мне ужасно не хотелось уходить – так весело было с друзьями…
– Ты чем-то недовольна? – спросил меня Влас, подъезжая к моему дому.
– Вещи я могла бы забрать в любое время, я каждый день буду здесь работать. Не понимаю, зачем нужно было так рано уходить?
– Затем, что мне завтра в восемь утра надо быть у Ильи Андреича дома. А он живет в Куркине.
Я исключительно ради того, чтобы Власа больше не мучила навязчивая идея о моих вещах, набила битком свою самую большую сумку-кишку всякой всячиной и, столкнувшись лицом к лицу с очкастым соседом-толстяком в дверях, смущенно вылетела из подъезда.
– Уже все?! – удивился Влас.
– Поехали.
– Ты до сих пор дуешься на меня?
– Вот еще, глупости какие! – отмахнулась я.
Я и вправду уже забыла о прекрасном вечере в обществе подруг и проктолога, так неожиданно и грубо прерванном. Сейчас моя голова была забита исключительно мыслями о завтрашнем дне.
– Что это? – удивился Влас, тупо глядя на таблички в коридоре, и прочитал вслух: – «Не стоит выходить на улицу в разных башмаках или домашних шлепанцах!» Зачем это?
– Чтобы не забыть, – задумчиво ответила я.
Удивление Власа достигло наивысшей точки после того, как он побывал в туалете и прочитал: «Потише! Ты не одна!»
Судя по выражению его лица, он здорово рассердился, но потом вдруг ни с того ни с сего разразился диким хохотом и сказал сквозь смех:
– Машка, разберешь вещи и ложись спать, я еще поработаю.
Я сидела в коридоре возле кучи тряпок, и у меня не было ни малейшего желания развешивать и складывать их в отведенном для меня шкафу. И тут меня осенило! Я влетела в кабинет, Влас сидел за компьютером – он только успел включить его…
– Влас, я сегодня утром совершенно нечаянно уничтожила все твои документы, – пролепетала я. – Ты понимаешь, я села поработать, и так получилось, я сама не поняла, как это получилось, – промямлила я и тут же твердо, даже с гордостью воскликнула: – Короче, я их стерла! – и так, между делом, поинтересовалась: – Надеюсь, там не было ничего важного?
Влас схватился за голову, в кабинете воцарилась гнетущая, томительная тишина.
– Зачем ты полезла в мои документы?! Что тебе там нужно было?
– Я ведь говорю, нечаянно: мышкой щелк-щелк – и нет документов, – прощебетала я и подумала, что меня убить мало.
– Ой, Маша! – отчаянно воскликнул он и, помолчав с минуту, сказал: – Ладно, сам виноват, надо было установить защиту.
Я кинулась ему на шею и звонко поцеловала в щеку:
– Власик, я тебя так люблю, так люблю! Ну, я пойду, лягу? А вещи утром разберу.
– Не-ет, – протянул он. – Так просто ты от меня не отделаешься. Ну-ка, вставай в шестую позицию!
Шестая позиция – особая слабость Власа. За шестую позицию он мог простить мне, наверное, все на свете. И чего я полчаса оправдывалась, что случайно стерла документы?! Шестой позиции ног в балете не существует – их всего пять. Эту шестую придумала я сама, и мало кому ее удалось бы изобразить.
Может, он и полюбил меня тогда, двадцать лет назад, на море, когда я впервые встала в шестую позицию, чтобы отобрать его мороженое. Он сидел на камнях в своих красных девчачьих шортах, спрятав эскимо за спиной, и уж было собрался отчаянно защищать свою порцию мороженого, но стоило ему только увидеть меня в шестой позиции, как он сам (!) протянул мне лакомство, и с тех пор его отношение ко мне резко изменилось в лучшую сторону. Он и теперь никак не мог забыть эту дурацкую шестую позицию!
Итак, шестая позиция от Мани Корытниковой, придуманная ею самой.
Пятки вместе, носки тоже – ступни ног не выворочены, как в четвертой, а параллельно плотно прижаты друг к другу, как, впрочем, и колени. Все дело в икрах – они выгибаются, образуя баранку, и моментально мои красивые (до колен) ноги превращаются, превращаются… в кривые конечности человека, который всю свою жизнь занимался конным спортом или просидел с малых лет верхом на бочке.
Влас залился детским смехом, глядя на мои уродливые, изменившиеся до неузнаваемости ноги.
– Ха! Ха! Ха! Машка, ну как они у тебя так гнутся! Ну, научи меня! – он попытался по обыкновению встать в шестую позицию, но чуть было не грохнулся с высоты собственного роста и удивленно спросил: – У тебя там что, костей нет?
Я показала язык и убежала в спальню – стертые документы были прощены и забыты.
* * *
Я встала поздним утром (Влас уже давно трудился на благо отечества), потянулась и, зевая, решила обойти новое пристанище. И вдруг на дверце холодильника под моим плакатиком о вреде обжорства я увидела новый, написанный крупными буквами: «НЕ СТОИТ МОРИТЬ СЕБЯ ГОЛОДОМ. ОТ ЭТОГО ПОРТИТСЯ НЕРВНАЯ СИСТЕМА», я ринулась в туалет – под объявлением «Потише! Ты не одна!» висело: «НЕ НАДО СТЕСНЯТЬСЯ – ЧТО ЕСТЕСТВЕННО, ТО НЕ БЕЗОБРАЗНО!», в коридоре, над калошницей – «НЕ МЕШАЛО БЫ ПЕРЕОБУТЬ ТАПОЧКИ, НЕХОРОШО ТАСКАТЬ УЛИЧНУЮ ГРЯЗЬ ДОМОЙ!», на куче с моими тряпками валялась бумажка с надписью: «НЕ РАЗБРАСЫВАЙ ВЕЩИ, ПРИУЧАЙСЯ К ПОРЯДКУ», и, наконец, когда я опустилась в гостиной на мягкое кожаное кресло, узрела еще одну памятку на бочке с пальмой: «НЕ ТУШИТЬ ОКУРКИ В ЦВЕТАХ – ДЛЯ ЭТОГО ЕСТЬ ПЕПЕЛЬНИЦА».
