Первая проблема заключалась в том, что сейчас – в связи с полным крахом, бездействием и закрытием производственных отделов в аптеках – перестали закупать масло какао, которое в былые времена поставлялось в нашу страну как оплата за экономическое содействие из Индонезии, Камеруна, Заира, с Кубы и других дружественных стран. Конечно, можно было бы вместо масла какао в качестве суппозиторной основы использовать полиэтиленоксидные основы и ланолевую с примесью парафина, и желатинно-глицериновые студни, а также мыльно-глицериновые студни, но Икки наотрез отказалась внедрять в производство подобную гадость, считая масло какао самой лучшей природной основой. Аркадий Серапионович хоть и знал обо всех преимуществах масла какао, делал вид, что особой разницы между вышеперечисленными основами он не видит, говоря своим бархатным глубоким баритоном:
– Икконька, это блажь! Всего-навсего лишь ваша блажь!
– Ничего не блажь! – противилась ему Икконька. – Вы так мечтали о собственной проктологической аптеке, а начинаете с надувания клиентов! Просмотрите рецептуру прошлых лет, и вы увидите, что для приготовления свечей применялось исключительно масло какао, а не химические основы, в конце концов приводящие к геморрою!
Этот спор об основах для суппозиториев достиг такой высоты и поистине философского глубокомыслия, что по масштабу не уступал, казалось, спору между западниками и славянофилами середины девятнадцатого века, где в общественной борьбе против официальной реакционной идеологии «славянофилки» Икки выступал «западник» Аркадий Серапионович, внедряя в производство свечей новейшие методы.
Кончилось тем, что Икки выдвинула Аркадию Серапионовичу ультиматум: пока он не снабдит ее маслом какао, аптека не откроется и, следовательно, их совместное предприятие понесет крупные убытки.
Вторая проблема заключалась – ни много ни мало – в коробочках. Иначе говоря, в упаковке: приготовленные вручную свечи некуда было складывать. Раньше, когда аптечное производство в стране было поставлено на широкую ногу, картонные коробочки изготавливались как заводским путем, так и в процветающих в то время психиатрических больницах принудительного лечения с трудовым режимом, или, как тогда называли, трудовой терапией. В больницы поставляли заготовки для коробочек, которые нужно было сложить определенным образом, а затем склеить. После завтрака и всех надлежащих процедур пациентов сгоняли в холл обычным для них призывом: «Алики» – налево, «Шурики» – направо», что означало два вида заболеваний – олигофрению и шизофрению. Именно эти люди, наглотавшись поутру аминазину, и склеивали коробочки для порошков, пилюль и свечей. Сейчас с коробочками была напряженка, впрочем, как и с маслом какао.
– Интересно, а куда мы будем складывать приготовленные свечи? – вопрошала Икки. – В полиэтиленовые пакеты? Как вы это себе представляете? Это ведь неэстетично! Существуют определенные правила! – возмущалась Икки и в конце концов выдвинула еще один ультиматум: пока не будет тары, не будет и товара!
Аркадий Серапионович был уже не рад, что связался с Икки, в то время как в помещении бывшего ателье вовсю кипела работа – турки выравнивали стены, будущие Иккины помощницы через неделю должны были получить сертификаты специалистов, а вечерами (после учебы) они приходили к Икки набить руку в непростом ремесле по скатыванию свечей.
Как-то я зашла в бывшее ателье и увидела следующую картину: маляры истово штукатурили потолок, на помощниц градом сыпалась известка и куски шпаклевочной массы, но девицы, не обращая на это ни малейшего внимания, сидели за столом и рьяно скатывали суппозитории.
– Ты все-таки умудрилась выбить из Серапионовича масло какао?
– Как бы не так!
– А что они тогда делают? – я удивленно указала на Иккиных практиканток.
И тогда Икки рассказала мне, что купила в магазине канцтоваров несколько коробок пластилина и за три часа до прихода своих подопечных держала его в холодильнике, чтобы он приобрел консистенцию, схожую с маслом какао, а ровно в четыре часа вечера усаживала девиц изготавливать пластилиновые свечи.
– Они совершенно ничего не умеют! Непонятно, чему их только в техникуме учили! – возмущалась она. – Нет! Ну ты сама-то посмотри, Варя, что у тебя получилось?! – прикрикнула Икки на белесую тощую девицу с утиным носом. – Это ж не ректальная свеча, а копье какое-то! Скажи на милость, ты бы смогла себе вот это, – и она покрутила дефектную свечку у девицы перед носом, – себе в задницу запихнуть? Маш, смотри, а у этой натуральная докторская колбаса получилась! Сколько ж ты пластилина, то есть основы, жахнула? – спросила Икки у толстой практикантки со сросшимися бровями.
– Не знаю, на глаз, – пробасила та.
– Света! Квантум сатис – это еще не значит, что ты можешь бухать в ступку такое количество основы, какое ветеринар выписывает для слона! О чем нам говорит Государственная фармакопея? – спросила Икки будто в пустоту – ее ученицы не знали, о чем говорила Государственная фармакопея. – А там ведь ясно сказано, если вес основы в рецепте не указан, то масса одной ректальной суппозитории равна трем граммам!
Икки деловито отщипнула кусок пластилина и, выхватив у ошарашенной Светы деревянный инструмент, очень напоминающий скалку, только плоскую, в два счета скатала свечу идеальной формы.
– Голова от них болит! – пожаловалась она, когда мы вышли во двор, и, закурив, поведала мне причину ссоры ее родителей.
Оказывается, Роблен Иванович, отец Икки, случайно наткнулся на письмо, написанное четверть века назад его зловредной матерью, из чего я сделала вывод, что в старости если не все, то очень многие прибегают к эпистолярному жанру, и Мисс Бесконечность идет по уже проторенной дорожке.
Письмо Иккиной бабки было адресовано дорогому сыну Роблену и содержало компрометирующую информацию о Людмиле Александровне, матери Икки, причем в весьма резкой (грубой) форме.
– Это письмо мне кажется каким-то странным, – призналась подруга. – Такое впечатление, что я его уже когда-то читала. Но ведь этого не может быть! Прочти, – и она протянула мне пожелтевший конверт.
– Как-то нехорошо чужие письма читать, – заколебалась я.
– Ну, может, тебе что-нибудь в голову придет, – настаивала она. Я вытащила письмо и вот что прочитала.
«Дорогой, любезный сына!
Пишет тебе твоя мать исключительно из материнских побуждений.
Вот уж как семь лет я живу в одной квартире с твоей женой и дочерью. Хочу рассказать о первой, потому что о второй судить еще рано. Что бы ни было, как бы ни сложилась твоя жизнь, не вздумай ни под каким видом возвращаться под крышу этой… своей жены! Я-то уж достаточно хорошо ее изучила.
Довожу до твоего сведения, что как только ты покинул нас, Люда твоя на следующий же день забыла тебя и с того самого дня, мягко выражаясь, не путем искокетничалась. А кокетство недаром почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Она радуется, что за нею, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая ее задницу; есть чему радоваться! Как же, легко за собой приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница. Вот и вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут.
