– Ну я не могу, ха, ха, ха! Они у меня не гнутся, как у тебя! – он, смеясь, рухнул на кровать рядом со мной, схватил меня в охапку. – Ты простила?
– Конечно! Жалко, что ли!
Целовались-целовались, обнимались-обнимались – и в самый «ответственный», предельный и пиковый момент, когда Влас, как это обыкновенно с ним случается в минуты наивысшего наслаждения в любви, зарычал, яко дикий зверь, на всю квартиру раздалось противно: «Пр…Пр…Прррр…»
Влас чертыхнулся и откинулся на подушку, а я соскользнула с кровати и побежала к телефону.
– Манечка, здравствуй, детка! – крикнула Мисс Бесконечность – настроение у нее было превосходное.
– Как у тебя дела?
– Очень, очень хорошо! – восторженно воскликнула она. – Иннокентий вчера меня выводил гулять!
– Гулять?! – удивилась я, зная, что бабушка вот уж как восемь лет не выходит на улицу без крайней надобности.
– А что тут такого?!
– В чем же ты ходила-то?! – снова поразилась я. Дело в том, что Мисс Бесконечность страдала манией укорачивания частей любой одежды; все, что попадало ей под руку – все вещи ее гардероба были изуродованы: у кофт она обычно отхватывала рукава или воротники, у вещей подлиннее, таких как платья или халаты, зигзагом отрезала подол, даже трусы с панталонами она умудрялась укоротить. На вопрос, зачем она кромсает хорошие вещи, бабуля обычно отвечает: «Отрезаю то, что мне мешает». Наивная, возомнила себя Микеланджело. Ко всему прочему ноги после больницы у нее стали так отекать, что она не могла даже тапочки натянуть и ходила по квартире в старых растянутых дырявых шерстяных носках Жорочки.
– Что мне, выйти, что ли, не в чем?! – вызывающе воскликнула она. – На ноги надела шлепанцы Иннокентия, правда, они сломанные у него – какая-то штуковина вверх торчит.
– А он в чем?
– Босиком, – сказала она, как будто это было само собой разумеющимся. – Ну, спокойной ночи, Машенька.
– Какой «спокойной ночи»? Десять часов утра! – возмутилась я.
– На всякий случай – может, я тебе сегодня больше не позвоню.
– Постой, постой. Мы с Власом послезавтра уезжаем на море. Я хотела перед отъездом приехать, привезти тебе продукты.
– На море? – задумалась она. – Ну, смотри, не утони там, – это предостережение прозвучало как «Ну и скатертью дорожка!». – А приезжать ко мне не надо. За продуктами я Иннокентия пошлю, – твердо сказала она и бросила трубку.
Я задумалась. Меня взволновало странное поведение Мисс Бесконечности – еще не было такого, чтобы она отказывалась от моего визита. «Старуха что-то затеяла, – решила я. – Только бы вот знать, что именно!»
– Машенька, птичка моя, что-то случилось? – голос Власа был переполнен нежностью.
– Да нет, – рассеянно ответила я и снова задумалась.
– И все-таки мне кажется, что-то случилось, – настаивал он, будто бы ему очень хотелось, чтобы на самом деле что-нибудь произошло.
– Ничего не случилось. Просто я за бабушку беспокоюсь. Ты же понимаешь – восемьдесят восемь лет – это не шутка. Мы уедем, а она тут совсем одна останется.
– О! Это не проблема, я предупрежу родителей – они присмотрят за Верой Петровной, им все равно в выходные нечего делать, да и бабушка с удовольствием ее навестит.
– Спасибо. Нет, и все-таки я сегодня к ней съезжу, хоть она этого не хочет! – решила я и кинулась одеваться.
Влас вызвался меня отвезти к бабуле, и через полтора часа я уже поднималась в лифте к Мисс Бесконечности, держа наготове ключи. Влас же благоразумно решил остаться в машине на тот случай, если Зожоры дома. Около года назад он имел честь встретиться с ними, а это, откровенно говоря, удовольствие ниже среднего. Он тогда сопровождал свою бабушку на день рождения к Мисс Бесконечности и увидел Зожоров, когда они неожиданно появились в самый разгар торжества – Олимпиада, потянувшись за икрой, опрокинула на пол «стол» с закусками…
Наконец двери лифта раскрылись, я вышла на лестничную клетку, и вдруг снизу, этажом ниже, раздался до боли знакомый голос:
– А я тоже петь люблю! Я вообще, между прочим, в молодости в тысячном хоре пела! Правда, у меня слуха не было, а наш регент (Степан Мартыныч, помню, его звали) слышит, что кто-то фальшивит – ходит, бывало, между нами и прислушивается. Как только встанет возле меня, я начинаю рот раскрывать, а петь не пою. Так он и не понял, кто ему все портил! Хе! Хе! Мне очень не хотелось из хора-то уходить, очень уж я попеть любила. Степан Мартыныч даже говорил, что я подаю большие надежды, солисткой меня хотел сделать… – Узнав голос бабушки, я притаилась около мусоропровода и вся обратилась в слух.
– Я, Веровна Петрововна, хоть и по профессии зоотехник, на… Занимался, на, искусственным осеменением коров в колхозе, а вот люблю, на, романсы под гармошку горланить. Я из деревни даже гармошку, на, с собой привез – жить без ее, родимой, не могу!
– Ты, Панкрат Захарыч, совсем в Москву-то?
– Какой там, на ! Это ж меня моя оглобля-Катька с Макаром сюда, на, отправили, а сами кажное лето у мене в деревне, на, отдыхают. Вишь ли, я ихнюю фатеру, на, пока их нет, сторожу. А на самом деле они не переносят меня, на, и сюда отправляют, а когда обратно приезжают, меня, значить, обратно, на. Вот так! Детки-то!
– А жена-то где ж твоя?
– Схоронил я ее давно. Так бобылем и живу, на.
– А я – вдова! – с гордостью призналась Мисс Бесконечность и задумчиво добавила: – Да уж, детки… Мои тоже все меня бросили – по дачам разъехались. Теперь же у всех дачи-клячи! Все богатые стали! Вот и сижу одна. А внучка – говна кучка – та на море собралась!
Я не выдержала (мне не терпелось увидеть загадочного бабушкиного собеседника со странной манерой через слово употреблять частицу «на», явно пропуская слово, состоящее из таких звуков великого и могучего русского языка, которые в этических целях я обозначу как «икс», «игрек», «и» – краткая, и который всю жизнь занимался тем, что искусственно осеменял коров) и, сбежав вниз, спряталась за перилами. Я увидела поистине потрясающее зрелище (по крайней мере, меня оно потрясло до глубины души).
Мисс Бесконечность сидела на ступеньке в обстриженной шелковой сорочке, которую я купила для себя в тот роковой день, когда увидела Алексея Кронского и влюбилась в него с первого взгляда, но подарила бабушке на день рождения, потому что другого подарка тогда у меня попросту не было.
Итак, старушка сидела на ступеньке в сексапильной сорочке, соблазняя Панкрата Захарыча, неприлично оголив морщинистые плечи и дряблые руки; ее серебристо-седые волосы были лихо заколоты с двух сторон ядовито-розовыми прищепками для белья (прическа а-ля Скарлетт). Мисс Бесконечность любит повторять: «Я никогда не была красива, но всегда была чертовски мила!» – причем вторую часть фразы она произносит с гордостью и достоинством. Вот и теперь она была уверена, что чертовски мила, как и в то далекое время, когда фальшивила в тысячном хоре и мечтала о карьере солистки. Взгляды моей бабушки коренным образом расходятся с «королем голоштанных поэтов» – Франсуа Вийоном, который метко описал жалобы одной пригожей оружейницы по поводу того, какая она стала отвратительная в старости:
