* * *
Через день после «блокировки» Анжелы электричка уносила нас с мамой из шумного, загрязненного выхлопными газами города к чистому, прозрачному воздуху, недозрелой клубнике на грядках, которая только меня и дожидается, к необыкновенным закатам с красным солнцем, которое закатывается подобно глазному яблоку какой-нибудь исполинской рыбы, к беседке, самовару и пряникам. Прямо нетерпится все это увидеть!
– Я – мудрая женщина, – утверждающе проговорила мамаша под лязг колес. – Правильно я сделала, что не сказала о вашей с Власом предстоящей свадьбе ни Эльвире Ананьевне, ни Шурику! Чуяло материнское сердце, что у вас все развалится!
– Если ты хоть раз заикнешься об этой семейке, я спрыгну с поезда! – воскликнула я.
– Прыгай, если мозгов-то нет! – издевательски продолжала она. – Шурик так по тебе тоскует, а Эльвира Ананьевна все уши мне просверлила: «Ну, когда вы привезете Манечку? Ну, привезите Манечку!» Знаешь, они этим летом совсем по тебе иссохлись! Никогда такого не было! Даже иногда бесплатно рыбку для котов дают! Вынь им да положь Манечку!
– Мама! Я сойду на ближайшей станции! – В моем голосе звучала открытая угроза.
– Упрямая ты. Впрочем, твое дело, – сказала она и принялась старательно глядеть в окно, будто за стеклом вместо убегающих полей и лесов на подставке стояла книга, параграф из которой она должна непременно прочитать, иначе ей несдобровать.
Хорошо, я, наученная горьким опытом пребывания в деревне этой зимой, на сей раз не взяла с собой ноутбук и набитую до отказа свою сумку-кишку. Теперь я смогу в любой момент сорваться и уехать в Москву. Эта мысль мгновенно успокоила меня, и я снова вообразила «закатывающееся глазное яблоко исполинской рыбы», потом я представила темнеющее небо, на котором одна за другой появляются звезды, как роса на укропе с петрушкой переливается бриллиантами в лунном свете…
– Ма-аша! Проснись! – Мамаша изо всех сил теребила меня за плечо. – Приехали!
– Ой! Заснула и даже сон видела, только какой – не помню. Кажется, собака снилась.
– Вечно тебе собаки снятся. Бери сумку и выходи, – скомандовала она, но тут вдруг тон ее изменился, и она пророчески сказала: – Собаку во сне увидеть, Машенька, это к другу. Я тебе больше скажу: друг этот твой новый не кто иной, как Шурик!
– Все! Я немедленно уезжаю обратно! – Мое терпение лопнуло.
– Напугала ежа… Шевелись, шевелись, нас Коля на вокзале ждет уж как полчаса. Сейчас столько вони будет!
Николай Иванович стоял у машины в своем неизменном коричневом костюме двадцатилетней давности (и никто никакими уговорами не смог бы заставить его надеть что-то другое), но сегодня костюм этот выглядел как-то странно – было такое впечатление, что мой отчим начал опушаться, и эта самая опушь бойко пробивалась сквозь пиджак с белесыми, солевыми подтеками у подмышек, пух был даже на подбородке… Короче, весь он был каким-то опушенным.
Он стоял, озираясь по сторонам, и курил свои жуткие вонючие болгарские сигареты по пять рублей за пачку, содержащие восемнадцать миллиграммов смол и никотина, к которым пристрастился еще в молодости, и никто никогда никакими уговорами не сумел убедить его перейти на более легкие или уж хотя бы не такие вонючие.
Подойдя ближе, я поняла, что это не Николай Иванович так шибко пророс, а это кошачий пух так густо и плотно облепил его со всех сторон.
– Здравствуйте, Николай Иванович! – вежливо поприветствовала я отчима.
– Мрак какой-то! – вместо приветствия воскликнул он. – Коко можно ждать!
– Коко, коко! – передразнила его мама. – Ошибка в расписании.
– А это ваши трудности!
– Что куришь-то, стоишь?! Заводи машину и поехали!
– Ага, я еще и виноват! – буркнул он и залез в машину.
– Ладно, что тут у вас нового? Как кошарики?
– Что нового, что нового! Рыжик сегодня ночевать домой не пришел! Дашка кучи мне каждое утро на стол валит! – в сердцах закричал он.
– Как не пришел? – в ужасе взревела мама.
– Я его утром поймал и дома закрыл. Совсем распустилися!
– И все-таки его недокастрировали!
– Да мышей он всю ночь ловил, через дорогу бегал.
– Они добегаются!
– Да… – произнес он, будто именно сейчас вспомнил что-то очень важное. – Вчера там тебя эта спрашивала…
– Кто?
– Ну, эта.
– Кто эта-то? – бесилась мама.
Мне уже хотелось обратно, в загазованную Москву, но я стоически утешала себя «закатывающимся глазным яблоком исполинской рыбы».
– Ну, эта… как ее… У нее еще мужик такой… Ну, которая на Кривой улице живет.
– Ну как ее зовут-то? – мамины глаза сверкали от нетерпения, раздражения и бешенства.
– Да знаешь ты ее…
– Что она хотела? – спросила мама, выбившись из сил, так и не поняв, что за «эта» с Кривой улицы, которую она знает, приходила вчера вечером.
– Сказала, завтра придет, – заключил Николай Иванович и замолчал, мама при этом тяжело вздохнула.
С полчаса ехали в полном молчании, я снова задремала, вдруг отчим как гаркнет:
– Мрак! Идет по проезжей части и думает, что он пупок земли русской!
– Он в положенном месте дорогу перешел! И потом, не пупок земли, а пуп земли!
– Дураков не сеют и не жнут – они сами вырастают, – вдруг выдал отчим и многозначительно замолчал.
Наконец я узрела вдалеке блестящую крышу, а мама облегченно сказала:
– Приехали.
Спустя час я попросила у родительницы ключ от беседки (надо сказать, что Николай Иванович повсюду, где только можно, навесил амбарные замки).
– У тебя, как у Коли – никакого соображения нет! Мне сейчас до беседки? Только приехали!
– Какая еще беседка! Там весь пол перекосило! Беседку им еще! – рявкнул Николай Иванович, проходя мимо меня по дорожке в семейных трусах в васильках, в тапочках и ковбойской шляпе, доставшейся ему в наследство от отца.
«Та-ак – с беседкой, самоваром, мятным чаем и пряниками все понятно», – подумала я и решила разобраться, как обстоит дело с той самой клубникой, что созревает в этих краях в конце августа.
Эврика! Среди мощных высоких кустов садовой земляники то там, то сям что-то краснело. Я кинулась на эти дождавшиеся меня ягоды!.. Раз, два, три, четыре, пять… Видимо-невидимо уже покрасневших, в полной боевой готовности залечь под снег… листьев.
– А-а-й! – успела крикнуть я и растянулась на клубничной грядке.
– Ну, в чем дело?! – раздраженно спросила мама.
– Я о какого-то зверя споткнулась, – взвыла я.
– Уродина! – крикнула она мне, а Николай Иванович буквально изничтожил меня взглядом.
