– Вот и прекрасно.
– Ты-то как? Накопил материал для следующей книги? – Я поторопилась перевести разговор на другую тему.
– А я, Марусь, решил больше не писать! – бухнул Кронский и пустился в объяснения, почему именно так он решил. Начал откуда-то совсем издалека. Что столица Бурятии – Улан-Удэ (будто Америку открыл!), потом поведал о том, что автономная республика Бурятия расположена не где-нибудь, а в южной части Восточной Сибири, в Забайкалье и представляет собой преимущественно горную страну и что равнинных участков там крайне мало, да и те находятся на высоте 700 метров над озером Байкал. Затем Кронский плавно перешел к описанию хребтов Цаган-Дабан и Цаган-Хуртей и обширных межгорных котловин – Муйско-Куандинской, Тункинской, Окинской. Не забыл сообщить мне и о резкоконтинентальном тамошнем климате и вдруг перепрыгнул к бурятским летописям – мол, составлены они на литературном монгольском языке, а наиболее разнообразны по содержанию хроники некоего Юмсунова и Тобоева (хотя мне это ни о чем не говорит – ни тех, ни других я не читала). И снова вернулся к природе и животному миру Бурятии: – Соболя там водятся, колонки, из меха которых делают кисти для художников.
– Почему только для художников? – спросила я.
– Потому что они продаются в специализированных магазинах, – уверенно ответил он и вдохновенно продолжил: – Росомахи, рыси, изюбры, горные козлы. – «Лучший человек нашего времени» все перечислял и перечислял, а мне слышалось чеховское: «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды...» – Сурок-тарбаган, джунгарский хомячок, монгольский тушканчик, даурский еж, дикий кот манул... – И неожиданно повысив голос, он переключился на свою жизнь в одном из дацанов (что в переводе на русский язык обозначает монастырь), вернее, об уходе от мирской жизни в созерцание: – Только созерцая, можно понять смысл жизни! – горячо воскликнул он.
– И ты понял?
– Не до конца, потому что недосозерцал, сорвался и приехал к тебе, но многое понял! Нужно распрощаться с писательством, потому что это никчемное, пустое занятие, и начать творить что-то созидательное. При этом созерцание протекает эффективнее, а значит, скорее разгадаешь смысл существования. Я подумал и решил пойти чернорабочим куда-нибудь на стройку!
– Да ты что! У тебя ведь талант! – удивилась я.
– Дудки! – отмахнулся великий детективщик и заговорил о двух основных канонах ламаизма, составленных к XIV веку – Канджуре и Танджуре, но на этом месте я уж не могла следовать за сумбурным и малопонятным повествованием «лучшего человека нашего времени», а только вид делала. Изображать из себя заинтересованного слушателя пришлось довольно долго, потому что Кронский ораторствовал еще минут двадцать – говорил, говорил. И вдруг тон его изменился, и он завершил свой насыщенный рассказ так: – Марусь, а я не только созерцанию обучался! Я ведь там от импотенции лечился и избавлялся от страсти к сексу в общественных местах!
– Помогло?
– Давай проверим! – с энтузиазмом прогремел он и привстал со стула.
– Ну вот еще! – Я была шокирована, оскорблена, словно мне только что в душу плюнули.
– Нет, а что, я лечился зря? Напрасно торчал там девять месяцев – срок, положенный для вынашивания ребенка! Я, можно сказать, родился заново! Стал другим человеком! А ты меня отвергаешь?! – возмущался Кронский, и мне отчего-то стало жаль его: действительно, год ведь почти лечился. Но я не могла! В конце концов я не подопытный кролик! Я так и сказала ему об этом – мол, я не подопытный кролик. – Ты что, разлюбила меня?
– Не знаю, ничего я не знаю! – отчаянно проговорила я. – Я отвыкла от тебя, мне нужно привыкнуть. Не знаю...
– Я знаю! – твердо сказал он и бросился к рюкзаку. Копался, ковырялся в нем и, достав какую-то небольшую кожаную сумочку, закрылся в ванной. Через пять минут он предстал передо мной уже без косицы на подбородке, гладко выбритый. – Так лучше? – спросил он с надеждой.
– Леша, дело совсем не в твоей потешной бороденке, которую ты отрезал...
– Вот те на! – разочарованно воскликнул он и, словно спохватившись, добавил: – Зачем же я ее отрезал-то?! Теперь я чувствую себя так, будто голым заявился в Большой театр!
Он снова уселся возле меня на стул. Он долго смотрел на меня очень внимательно и серьезно, даже печально как-то, с большой грустью.
– Заболела, моя «бергамотинка», – с тяжелым вздохом прокомментировал, наверное, он вслух какую-то свою мысль и снова уставился на меня с невыразимой тоской в глазах – с такой, что у меня даже сердце защемило. «Что ж делать-то? – думала я – мне хотелось поскорее как-то выпутаться из этого глупого положения. – И сколько он так вот будет сидеть и пробирать меня взглядом? Нужно что-то делать! А может, его в аптеку послать? Или в магазин за молоком? А потом что? Он придет, сядет на стул около меня и опять будет пялиться?»
И вдруг, пока я размышляла, что предпринять, дабы избавиться от безотрадного взгляда «лучшего человека нашего времени», он ка-ак набросится на меня!
– Нет! – задыхаясь под гнетом его тела, закричала я. – Нет, Алексей! Оставь меня! Это недопустимо! Я болею! – получилось несколько манерно. – Я не хочу!
– А я женщину девять месяцев не видел! Считай, что я из заключения вышел или в армии отслужил! Имей сострадание!
– НЕТ! НЕТ! НЕТ! – закричала я так, что горло заболело еще больше, и подумала: «Зря он косицу отстриг! Интересно, как бы с ней...» – НЕТ! НЕТ! НЕТ! – снова заорала я, потому что Кронский пытался зубами размотать нескончаемый шарф на моей шее, одна рука его уже стягивала пижамные брюки, другая расстегивала полосатую пижамную куртку.
Он, яко голодный волк, которому не встречалась добыча целую неделю, налетел на меня, будто на косулю или ягненка, пытаясь растерзать. Только вместо страшных укусов были страстные поцелуи, а вместо того, чтобы, подобно хищному зверю, задрать косулю, он пытался впечатать меня в стенку.
– Ты с ума сошел! – сопротивлялась я. И в этот момент он еще раз взглянул на меня с большой серьезностью и поцеловал.
Поцелуй это был таким долгим, знакомым, но почти забытым – я слишком давно не целовалась с ним! Я снова, как тогда, полтора года назад (когда «лучший человек нашего времени», буквально вдавив меня в дверцу своего автомобиля, поцеловал), будто вкусила приторного, ароматного меда, отчего вся онемела и чуть было окончательно не потеряла рассудок. «Что там Анжелка говорила?.. Если на вас напал насильник, не отбивайтесь, а расслабьтесь и получайте удовольствие», – находясь будто в тумане, подумала я и поплыла по течению под названием Алексей Кронский.
Он не казался мне уже чужим – напротив, близость достигла того предела, что не разобрать теперь, где он и где я... Наши души, тонкие (как говорит Алексей) натуры, которые вряд ли кто-нибудь сможет понять, поднялись куда-то очень высоко – то ли над хребтом Цаган-Дабаном, то ли над Цаган-Хуртеем, соединились в единую огромную и неделимую субстанцию, которая плавно полетела в одну из обширных котловин – может, Муйско-Куандинскую, может, Тункинскую, а может, и в Окинскую.
