Так что сейчас Ляля жила в доме своего супруга, которого постепенно втаптывала в могилу, сама того не ведая.
– Маш, у тебя сигаретки нет? – попросила она – Ляля всегда начинала «с сигаретки», но в конечном итоге умудрялась выпросить хотя бы сто грамм на опохмелку.
– Попроси у Власа, – ответила я – неохота было идти в дом за сигаретами.
– Это вон тот высокий красавчик? Это твой мужик, что ли?
– Муж, – надменно уточнила мамаша.
– Ну, пиндрекс! – воскликнула она и подлетела к Власу. – Влас! Влас! Маша велела тебе дать мне сигарет! – И она вытащила из протянутой пачки штук семь – одну зажала в зубах, остальные спрятала в лифчике. – А вам тут ничего не надо помочь? – И не дожидаясь ответа, продолжала: – Сейчас, я сбегаю за мужем, и мы в два счета всю землю раскидаем.
– Спасибо, не надо, – сухо ответил Влас, презрительно смерив ее взглядом с головы до ног.
– Какой суровый! – прокомментировала Ляля и начала подмазываться к маме: – Вот Поль, ты никогда не задумывалась, что Оля, что Поля – имена, к которым ничего не прилипает. Если только: Оля – всегда будет моя воля! И Поля тоже – всегда моя воля. Мы что хотим, то и воротим. Правильно ты сделала, что Теодолита своего выгнала! Я б вообще!.. Если б мне Афанасий изменил, прирезала б! Дай пятьдесят рублей взаймы, а?
И мама, чтобы избавиться от нее (зная на сто пятьдесят, что Ляля не отвяжется, пока не получит своего), вынесла ей полтинник.
– Золото! Спасительница! Мать Тереза! – вне себя от радости вопила просительница. – Поля – всегда твоя воля! – И она побежала на другой конец деревни за спиртом к старухе Задумихе, у которой дома был подпольный продовольственный магазин, потому что ее дочь разъезжала на машине и развозила по деревням продукты по спекулятивным ценам. В понедельник автолавка приезжала и в Буреломы.
Вдруг из дома Свинорожки вылетел маленький человечек на кривых ногах и побежал вдогонку за Лялей, крича на всю деревню:
– Опять без меня, блин! Мессалина! Убью! – и он повалил ее на землю, пытаясь отобрать полтинник – у Афанасия был нюх – если у кого гуляние или его жена украдкой смогла раздобыть деньги или выпивку, он тут как тут.
– Дурак, сигареты переломаешь!
Наконец они встали с земли и, обнявшись, побрели к старухе Задумихе.
«Смеховалы» подъезжали один за другим, работа кипела – мужики разбрасывали землю под началом Власа, для которого командовать было обычным делом. Казалось, он сейчас забыл, что находится не у себя в автосалоне, а в богом забытой деревеньке Буреломы:
– Назад, назад дай! – то и дело кричал он водителю очередного «смеховала». – Вот так. Михеич, ты что-то плохо работаешь! – обращался он к загорелому мужику с кривыми зубами и расплющенным носом. – Смотри! Депремирую! Что ты там еще бубнишь? Давай живее! Живее! А то одни сплошные перекуры!
– Ну и деловой же парень из него вышел! – очарованно заметила мамаша. – Кто бы мог подумать двадцать лет назад, на море, когда он рассекал по пляжу в красных девчачьих шортах и ловил в майонезные банки светлячков, что вырастет таким серьезным и целеустремленным!
Я чуть было не ляпнула, чтобы она особо не обольщалась – Влас и в этом году, отдыхая на море, метался как очумелый между кипарисами, натыкаясь в темноте на случайных прохожих, принимая горящие сигареты за светлячков, и с детским восторгом запихивал в банку очередного жучка, возбужденно крича при этом:
– У меня больше, у меня больше!
Тут я вдруг заметила двух мужчин, которые направлялись к трассе (или к нашему дому) с двух противоположенных концов деревни – один, кажется, вышел из леса, другой – шел с речки. Они были ниже нормальных людей вдвое, и я тут же узнала братьев Кисляков. Дело в том, что они передвигались... стоя на коленках.
А случилось это так.
Лет десять назад, в жаркий летний полдень оба брата уже успели опохмелиться и, обретя душевное спокойствие, потянулись поближе к природе. И палящее солнце им было в радость, и раскаленного песка они не чувствовали под ногами...
Они миновали мост через реку, вышли на проселочную дорогу и свернули на тропинку, разделяющую поле с высоченной, золотистой пшеницей. В зарослях длинных колосьев идти было слишком тяжело, и вскоре, устав бороться с природой и собственным бессилием, они рухнули на землю и, раскинув ноги и руки в разные стороны (приняв позу знаменитого Витрувианского человека Леонардо да Винчи), заснули в желтеющих нивах безмятежным сном... Как вдруг спустя час, а может два, на поле появился единственный уцелевший в деревне трактор «Беларусь» МТ 3-80, в кабинке которого сидел столь же пьяный, что и Кисляки, погруженные в младенческий сон, Славик Шпунькин – старший брат Афанасия Шпунькина. Поначалу он выписывал на «Беларуси» МТ круги, потом в душе его что-то перевернулось (видимо, свободы захотелось), и он с невероятной для старой посудины скоростью рванул вперед, в глубь поля. Славик не увидел в высокой пшенице двух братьев и умудрился проехаться им обоим по ногам (хорошо еще, что модель «Беларусь» МТ 3-80 – не гусеничная, а колесная). Те, оставшись позади трактора, вскочить уже, естественно, не смогли, но протрезвели сиюминутно.
Когда до Шпунькина наконец дошло, что он натворил, Славик собственноручно отволок братьев домой, а пока ждали «Скорую», ублажал их самогонкой, «чтоб боль приутихла».
Кисляков спасли, и они не держали обиды на Шпунькина – напротив, дружить даже стали, утверждая по сей день, что это не они несчастные и обделенные люди, а мы:
– Вы-то ходите на недомерках в двадцать пять сантиметров, а мы на полноценных полуметровых ступнях! Аж до самых коленок! Знали б раньше, что это так удобно и устойчиво, давно бы Славика попросили нас на тракторе переехать! – доказывали они с пеной у рта, и, кажется, сами верили в то, что говорили.
– Мань, пойдем-ка в дом! Сейчас еще Кисляки на бутылку просить начнут. Так и без штанов остаться недолго! – И мы с мамашей вернулись к уборке логова, где, по ее словам, происходили дикие и пошлые оргии.
Работы по выравниванию грунта на нашем огороде производились до одиннадцати часов вечера, но Михеич со своей бригадой не успел накидать земли у бани и сделать деревянные временные дорожки.
– Приедем завтра к девяти. Поэл? – проговорил он, забираясь в «смеховал».
За ужином мама заявила, что не намерена ночевать в комнате разврата и греха, и, видимо, заметив недоуменный взгляд зятя, поторопилась его утешить:
– Нет, Власик, ты не беспокойся! Я не собираюсь спать с вами в одной комнате! Я же понимаю, что у вас медовый месяц! Я буду ночевать в бане! – брякнула она.
– Мам, ты в своем уме-то? Спи на диване или на кушетке! На первом этаже полно лежанок!
– Я не знаю, что эти... эти... (не знаю даже, как их назвать-то!) делали на диване и кушетке! И какую можно подцепить заразу на этих, как ты выразилась – лежанках! Пока не отмою все дезинфицирующим средством, не пройдусь везде хлоркой, не успокоюсь. Ты знаешь, какая я брезгливая!
