– Пошли! – и Влас потащил меня в дом.
– Где вы были? Что происходит? Двенадцать часов ночи, а вас все нет и нет! Я не нахожу себе места! Вся как на иголках! И что это за вид? Вы что, в выгребную яму провалились? – обрушилась на нас мама. – Что это за шум на улице? Я решительно ничего не понимаю!
И Влас описал весь наш сегодняшний день до мельчайших подробностей.
– Ограбили! – прошептала мамаша и медленно сползла по стенке. Сидя на корточках, она с минуту помолчала, а потом велела нам немедленно умыться и переодеться. – Не топить же баню ночью!
Пока мы умывались, она назидательно поучала зятя, как надо себя вести с местным населением – главное, ни в коем случае нельзя давать им денег:
– Похитрее надо быть, похитрее! И вообще, что вас гулять-то понесло? Сидели бы дома спокойно! Ох! Ну, ладно, что сделано, то сделано. Переоденетесь, спускайтесь пить чай и спать.
За чаем мамаша продолжала поучать Власа, но он, кажется, не слушал ее:
– Я боюсь за Машу, – перебил он тещу. – Как она тут среди этих, этих... невменяемых людей будет жить совсем одна?
– Почему одна?! Скоро приедет в отпуск Адочка, пробудет здесь месяц, ты будешь ее навещать, а через месяц я вернусь.
Влас немного успокоился, снова о чем-то задумался и вдруг как закричит:
– Что же я наделал! Кошмар!
– Что случилось? – испугалась я.
– Вместе с деньгами я выбросил на ветер три кредитки! – Он схватился за голову и застонал.
– Берите в коридоре по фонарю, и пошли искать. – Мама была настроена решительно.
Мы ползали по осенней листве в поисках кредитных карточек до пяти утра. Одну нашла я, другую – мамаша, Влас разыскал две, но не кредитные, а каких-то магазинов, дающих то ли пяти-, то ли десятипроцентную скидку на товары.
– Больше мы ничего не найдем, – уныло сказал он. – Полина Петровна, заварите мне крепкого кофе и собирайтесь в Москву.
– Хорошо, Власик, хорошо, – пролепетала мама и кинулась на радостях варить зятю кофе.
– Ты даже не поспишь?
– Какой смысл? Потом знаешь сколько машин будет! Ой! – спохватился он. – Я не сказал тебе самого главного. Илья Андреевич попросил меня на этой неделе съездить в Швейцарию, в командировку. Так что раньше следующей пятницы меня не жди. Как-то по-дурацки все получилось, – Влас совсем расстроился. – Никак мы с тобой вдвоем не побудем! Я так соскучился!
– Ничего, – попыталась подбодрить я его, – разлука только укрепляет чувства.
– Ты правда так думаешь?
– Конечно.
– Маш! Ты даже не представляешь, как я тебя люблю! Что тебе привезти из Швейцарии?
– А что оттуда можно привезти? – растерялась я и тут же нашлась. – О, привези шоколад!
– Шоколад?! – удивился он. – Ты у меня самая замечательная!
– Власик, иди кофе пить!
Пока пили кофе, мама все больше и больше впадала в транс – она на глазах теряла самоконтроль и в конце концов заревела белугой. Из бессвязной речи ее я поняла, что она никуда не хочет ехать и боится оставлять меня тут одну.
Наконец, прицепив «жигуленок» с помощью троса к иномарке Власа, мамаша, нервно посмеиваясь, села в подарок мужа-изменщика, открыла окошко и, вытянув шею, принялась расцеловывать мое лицо, приговаривая: «Я каждый день тебе буду писать! Кровинушка ты моя единственная!» Влас буквально вырвал меня из маминых объятий и, подарив мне долгий поцелуй, сел в машину, и они отправились в Москву.
Так прошла еще одна наша совместная с Власом ночь медового месяца.
После отъезда мамы и Власа из Буреломов дни для меня слепились в один огромный нескончаемый клубок времени – я совершенно потерялась в нем.
Слоняясь по огороду, я думала: «Все разъехались: мамаша – в Германию, Влас – в Швейцарию... Даже Кронский! И тот укатил в Тибет! Одна я сижу тут в глуши и схожу с ума».
Как только я почувствовала, что мне жаль себя до слез, кинулась на второй этаж, включила компьютер и, открыв новый файл, решительно забарабанила по клавиатуре:
«План пасторального романа „Птичница и пастух“.
Когда это было написано, решительность куда-то исчезла, и вскоре замелькала заставка: «Работай, бестолочь!» Надо сказать, что мелькала она довольно долго, потому что «бестолочь» ничего путного придумать не могла.
В конце концов я плюнула на план и решила сразу приступить к написанию романа, подумав, что иногда нужно менять методы работы:
«Там, где произошла нижеописанная история любви, люди не сокрушались, что живут не в небоскребах мегаполиса, а в деревянных, добротных избах с русскими печами и удобствами на улице. Они гордились своим селом Ветроломы, гордились птицефермой, коровником, лесопилкой, доской почета с фотографиями, что располагалась на самом высоком месте в селе – на пригорке и имела название „Люди, которыми мы гордимся“.
На ней красовались механизатор Слава Шпунькин, доярка Нонна Попова, а главное, птичница Ляля и пастух Афанасий, о коих и пойдет речь.
Однако в селе существовала и другая доска – она называлась: «Те, кто позорит наше село», которая находилась в низине недалеко от реки, у моста. На ней висели фотографии пьянчужки и лентяя Кислякова, пропащего алкоголика и дебошира Нилки Колчина, женщины легкого поведения Шуры Уваровой...» – Я писала не останавливаясь до рассвета и дошла до того момента, как справный парень Афанасий обратил внимание на пригожую девицу Лялю. Глаза слипались, и я решила лечь спать, оставив своих героев, «когда взгляды их встретились».
Проснувшись, я не поняла, сколько времени, потому что все часы, что были в доме, разом встали. Но в том, что был день, я не сомневалась, ведь за окном уже ярко светило солнце. Выпив крепкого кофе, я снова засела за роман о птичнице и пастухе. Мне хотелось как можно быстрее написать его, чтобы порадовать Любочку и вывести ее из глубокого депрессивного состояния по поводу того, что никто ничего делать не хочет и что у всех ведущих авторов, которых она курировала, были серьезные проблемы – как-то: творческий кризис, запой или поездка к тибетским монахам для полного и окончательного исцеления от импотенции и страсти к сексу в общественных местах.
Время от времени я по надобности выходила в огород, на глаза местному населению старалась не показываться (от греха подальше), прячась за гаражом и мастерской, пригибаясь, я бежала стремглав до бани по временной деревянной дорожке. Но уже через день заметила, что за мной никто не охотится и вообще деревня будто вымерла. Только изредка слышались то там то сям нечленораздельные вопли. Тут я все поняла – буреломцы еще несколько дней не вспомнят о моем пребывании здесь. Они слишком заняты, им не до этого – народ пропивает деньги Власа, подброшенные им в ночное небо с яркой Полярной звездой и Большой Медведицей в состоянии крайней нервозности и психоза.
