– Городскую хоца, москвичку, – мечтательно произнес новый бабушкин поклонник.
Странно, они говорили о ней так, будто ее не было в доме или она вовсе не имела права голоса. Я не выдержала и вошла внутрь. За столом перед початой бутылкой мутной бражки сидел искусственный осеменитель, напоминающий мартышку с мышиными чертами лица, худой, с длинными, почти до колен руками и пышными, ухоженными бакенбардами, доходившими до середины подбородка. Одет он был в точности, как ходил в Москве – в коричневый пиджак с двумя значками на груди (один овальный «Заслуженный зоотехник», другой круглый «За спасение утопающих»), под которым виднелась блекло-зеленая майка; синие брюки были заправлены в валенки. Только вместо буденновки из газеты на голове его теперь красовалась летняя, лимонного цвета кепка. Напротив, на стуле развалился незнакомец в полосатой пижаме, резиновых сапогах и женском оранжевом берете. Они были настолько увлечены спором, что не обратили на меня ни малейшего внимания.
– Здравствуйте, Панкрат Захарыч, – наконец сказала я.
– Эт-то еще кто на-? – подозрительно взглянув на меня, спросил искусственный осеменитель.
– Я внучка Веры Петровны, Маша. Мы с вами как-то виделись. Где бабушка?
– Бабка твоя на- шлюшка и пьянчужка! Вона вылакала на- полбутылки и грехи замаливать в часовню ушла!
– Что это вы мою бабушку оскорбляете! – вспылила я и тут увидела, что по всей комнате – на печке, на стульях, на кровати разбросаны ее кофты с отрезанными рукавами, платья с изуродованными подолами, носки без резинок... – В какой еще часовне?
Искусственный осеменитель неопределенно махнул рукой, показывая на окно.
– Власик, собери, пожалуйста, все бабушкины вещи, а я за ней схожу.
– Может, вместе сходим? – предложил он, но я отказалась, потому что мне хотелось поскорее покинуть дом старого Ромео.
– Все вещи, которые обстрижены – это ее. Отнеси их, пожалуйста, в машину, – сказала я и пошла разыскивать часовню.
Я взбиралась на холм, в кромешной темноте с трудом различая дорогу, но вскоре глаза мои привыкли, и я увидела вдалеке крест, врезающийся в черное ночное небо. «Вот она – часовня, – решила я, но потом засомневалась. – А вдруг в Хрячкине есть еще и церковь? Что, если я набрела на церковь?» Однако, подойдя ближе, я убедилась, что путь мой был верным – передо мной стояла маленькая деревянная часовенка, сквозь щели которой пробивался мягкий свет. И тут я пожалела, что пошла одна – мне вдруг стало страшно. «Внутри кто-то есть», – мелькнуло в голове – в этот момент я не допускала мысли о том, что там может находиться Мисс Бесконечность.
Где-то вдалеке выли волки. У меня задрожали колени. Я хотела убежать обратно – уж лучше дожидаться старушку в доме искусственного осеменителя коров, чем стоять тут, на ветру, в непроглядной темноте, слушать волчий вой и глядеть на подозрительный свет, исходящий из щелей часовни. Во всей этой картине было что-то жуткое, от чего я словно окаменела и потеряла дар речи.
Бездумно, не чувствуя ног, я открыла дверь часовни и вошла. Первую минуту я ничего не могла рассмотреть после непроглядной темноты – здесь повсюду горели свечи, потом я увидела посредине гроб – он стоял будто на возвышении. Я приблизилась, и чуть было не упала на крашеный деревянный пол. В гробу лежала бабушка в той самой белой шелковой, отделанной ручным кружевом декольтированной сорочке, которую я купила, когда впервые увидела Алексея Кронского в коридоре редакции и подарила в прошлом году старушке на день рождения. Ноги ее были прикрыты коричневым болоньевым пальто. Руки смиренно и покойно сложены на груди, а в волосах торчали искусственные пластмассовые цветы. В этот момент почему-то пришла одна-единственная глупая мысль: «Панночка померла!»
Я опустилась рядом с гробом и тихо заплакала, приговаривая: «Ох, бабуля, моя бедненькая! И зачем ты только из дома сбежала? Жила бы себе и жила еще сто лет! Мужики эти тебя доконали-и-и!» Рыдания мои перешли в стенания – я уже никак не могла остановиться, заметив только, что в часовне стало намного темнее – ворвавшийся в открытую дверь холодный ноябрьский ветер погасил половину свечей.
По моим щекам текли слезы, носового платка, как назло, не было... И тут меня изнутри начала пожирать совесть. Она вторым голосом, в унисон моим рыданиям, только в душе укоряла за то, что я была недостаточно внимательна к старушке – редко к ней ездила, редко звонила, что нужно было плюнуть на Зожоров и каждый день навещать ее с тортиком и цветами – именно этого так недоставало ей, именно об этом она просила в письме мэра Москвы! Слезы душили меня. Как вдруг...
Бабушка приподняла голову и села в гробу, протирая глаза:
– Кто тут? Васька или Панкратка?
Теперь мне казалось, что я потеряла дар речи на всю оставшуюся жизнь:
– Э-э... М-м-м... – только и смогла «сказать».
– Кто тут?! – голос Мисс Бесконечности звучал требовательно и властно.
– Я-я. Тут, – наконец вымолвила я.
– Кто – я? – От «панночки» сильно разило бражкой.
– Маня. Внучка твоя. – Тут старуха посмотрела на меня испуганным взглядом, оттолкнулась руками от пола, и гроб покатился вон из часовни. Я только успела прочитать рекламную надпись сбоку: «Похоронит вас „Гипнос“, если даже дышит нос!» и кинулась догонять аферистку.
Гроб катился, подпрыгивая по холму с невероятной скоростью, и это понятно: Панкрат Захарович приделал к нему колеса от детской коляски, а позади него, словно змея, извивалась по земле веревка. Данная конструкция напомнила мне санки Нонны Федоровны с привязанными к полозьям колесиками от дорожной сумки, в которых та возит силос на Кривую улицу своей подружке Козлятнице за литр молока.
Погоня за модернизированным гробом закончилась тем, что до слуха моего донеслось, как что-то тяжелое упало в воду. Я прибавила скорость – в боках кололо с непривычки...
Бабушка раскачивалась в гробу на волнах узенькой речушки, словно в лодке, окутанная туманом, и кричала во весь свой разработанный в течение сорока трех лет преподавания в интернате для умственно отсталых детей голос:
– Спасите! Помогите! Тону!
– Не ори! – мой голос потерялся в тумане.
Я по колено залезла в воду, пытаясь найти веревку, но бабушка все дальше и дальше отплывала от берега. В самый критический момент, когда казалось, что уж на спасение отличника народного просвещения можно было махнуть рукой и вызвать кого-нибудь покомпетентнее, чем я, мне удалось ухватиться за веревку. Я тащила «лодку» с Мисс Бесконечностью, что было сил, и мне все казалось, что эта неизвестная речушка и есть священная река – Стикс, а суровый Харон тянет бабушкин челн в мрачное царство Аида, я же, напротив, – к берегу деревни Хрячкино. «Интересно, кто победит?» – подумалось мне. Я рванула веревку, и купленный на распродаже Гузкой-скупердяйкой гроб развалился на тоненькие доски. Мисс Бесконечность выпрыгнула из «Стикса» практически сухая и проворчала:
