– Тоже верно. Ада – несколько странная девушка, – заметил он.
Оставалась последняя неделя Адочкиного и Афродитиного пребывания в Буреломах. Весь четверг она порхала по дому, примеряя наряды:
– Ах, сестрица! Сестрица! Сестрица! Он пригласил меня к себе домой! Домой! Мы целый день будем одни! Наедине! Наедине! А может, я останусь у него ночевать! Да! Ночевать! И мне нечего стыдиться! Я свободная женщина! Совершенно свободная! Что мне надеть? Что?
Лишь к вечеру кузина остановилась на лиловом полушубке из непонятного меха, вязаном колпаке, который почему-то не держался у нее на голове, а съезжал набекрень, и тряпке цвета арабской сирени вместо юбки.
– Все остальные костюмы Шурик уже видел! Видел! Поеду в этом! Сестрица, я оставлю завтра Афродиту – она очень ревнует меня к Шурику и все время кусает его за пятки! За пятки кусает! Хорошо?
– Да, конечно. Только не буди меня утром – у меня хроническое недосыпание, – попросила я кузину – сейчас она была готова на все.
На следующий день я проснулась в полдень, за окном лил дождь. Адочка уехала, но через час явилась с лиловой шеей и руками – ее полушубок окончательно отмылся и приобрел какой-то грязный серый цвет. Она ревела белугой, проклиная Шурика, своего бывшего мужа и всех мужиков вообще.
– Что произошло? Он тебя обидел? Запер в холодном сарае? Хотел утопить? – допытывалась я, но добиться от кузины объяснения было невозможно – она заливалась слезами. Афродита сидела у ее ног и тоже скулила.
– Он оказался подонком! Бесчестным несправедливым обманщиком! Он пригласил меня в гости и не захотел делить шоколадку! Он спрятал ее под подушкой, а я нашла-а-а-у! – и она снова завыла.
Я решительно вскочила с кровати, кинулась на кухню, открыла шкаф и принесла сестре весь шоколад, который привез мне из Швейцарии Влас и который остался после нашествия Кузи.
– Вот. Ешь. Это все твое. Не стоит так убиваться по пустякам.
– Да я вообще сладкого не ем, а от шоколада меня тошнит! Тошнит! Ведь дело не в шоколаде, а в том, что он не захотел со мной делиться! Что он спрятал от меня какую-то занюханную плитку шоколада! А если он способен утаить такой пустяк, то и что-нибудь важное может утаить, если мы с ним поженимся... – задумчиво проговорила она, и снова собралась было заплакать.
– Он недостоин тебя! – отрезала я. – Забудь о нем! Вот, возьми, повяжи, успокой нервы, – и я подсунула ей недовязанный ромб бешеного цвета электрик. Адочка послушно вязала до позднего вечера, а потом легла спать.
До среды кузина собирала свои и Афродитины вещи, разбросанные повсюду. Она отмывала в бане флакончики, миску из-под хны, стирала тряпки, полотенца, складывала в чемоданы и саквояж пузырьки с разноцветным лаком, бусы из пивных крышек и ожерелья с браслетами из канцелярских скрепок. Адочка панически боялась что-то забыть – какую-нибудь деталь своего или Фродиного наряда.
В среду утром все вещи уже стояли в коридоре, кузина еще раз прошлась по дому и огороду, но, не найдя ничего своего, поднялась ко мне на второй этаж.
– Я так счастлива, что мы провели с тобой так много времени! Сестрица! Сестрица! – Мне показалось, что Адочка от переизбытка чувств начнет душить меня, но она протянула мне нечто бешеного цвета электрик и сказала: – Это тебе на память о месяце в деревне.
– Спасибо, Адочка. А что это?
– Это такая шапочка! Шапочка такая!
– И ты весь отпуск вязала для меня?! – Я была тронута до глубины души.
– Да. Надень ее! Надень!
Я встала перед зеркалом и надела странную шапочку. Надо сказать, бешеный «электрик» очень мне даже шел, но вот модель шапки-панамы с огромными полями делала меня похожей на черепаху Тортиллу.
– Не снимай ее! Тебе так идет! Не снимай! – попросила она, и я вдруг поняла, что Адочка нервничает – кузина ходила из угла в угол, ломая свои длинные пальцы.
– Ты боишься, что за тобой не приедет бывший муж? – спросила я.
– Вот еще! Глупости! Какие глупости! Мы на него с Афродиткой в суд подадим! У нас контракт! Контракт! – возмутилась она, а потом предложила выйти на улицу.
– Ты иди, я сейчас спущусь.
Я достала из комода свои любимые духи, вышла на крыльцо и подарила их кузине – нехорошо как-то вместо туалетной воды использовать хвойный освежитель воздуха. Адочка завизжала от восторга, а потом повисла у меня на шее.
– Никогда бы от тебя не уехала, сестрица! Никогда! И вообще я еще ни с кем так долго не могла прожить и не переругаться! Все такие гадкие! Гадкие!
Как раз в минуту Адочкиного восторга у нашего забора припарковалась синяя машина, похожая на акулу (это событие не дало кузине задушить меня до смерти).
– Явился, не запылился! – истошно завопила кузина, подлетев к машине. – И нечего высовываться! Нечего! Без тебя погружу все вещи, без тебя! Без тебя!
Но, несмотря на ее возгласы, из автомобиля вышел мужчина ростом ниже Адочки, с огромным пивным животом и абсолютно лысый. Стоило мне только увидеть его, как из глубины памяти мгновенно всплыла история, рассказанная то ли вторым, то ли третьим маминым мужем.
Лето. Пекло. Заходит он в пивнушку «Гусиные лапки и раковые шейки» (так называл мой не помню какой по счету отчим все пивные, которые лет двадцать назад располагались прямо на улице за ограждением, которое прикрывало лишь туловища любителей пенного напитка, оставляя открытыми ноги и красные шеи) и вдруг видит человека, перед которым на круглом столике стоит кружек десять живительного напитка, а одна... у него на животе! Но это еще цветочки! Допив пиво до дна, он вдруг сдергивает с головы парик, под которым нет ни одного волоска, вытирает им пот со лба, криво нахлобучивает на черепушку и ставит на живот-подставку следующую кружку.
И тут мне на ум пришла одна наиглупейшая мысль – что бывший муж кузины – сын того самого человека с животом-подставкой. Только вот парика ему не хватает.
– Сядь в машину! В машину, я сказала! – кричала Адочка, перетаскивая вещи. Я тоже подхватила тяжеленный саквояж и поставила около «акулы».
– Адка! Скажи, кем ты работаешь? – спросил «живот-подставка». Глаза его недобро улыбались.
– Я модельер! Модельер! Сядь в машину! В машину запихнись!
– Ха! Модельер она! – и он посмотрел на меня доброжелательно. – Знаете, где она работает?
– Не высовывайся! Сядь в машину! – Адочка, кажется, впала в истерику.
– Она работает уборщицей в овощном магазине, – и он загадочно умолк.
– Ну и что из этого? – я немного растерялась, но все же нашла, что ему ответить.
– Модельер! Возомнила из себя! Да она к себе домой все ящики из-под фруктов перетаскала! – И тут мне показалось, что этот неприятный человек вышел из машины с единственной целью – рассказать об Адочке то, что для нее, наверное, являлось самым страшным, – то, с чем она сама не могла смириться.
