– Как?
– До сих пор? – нас это поразило.
– Не-ет, – Икки подняла вверх указательный палец и, скосив на него глаза, пригрозила нам. – Иннокентий два дня скрывался в аптеке. Я нашла его в пожарном шкафу – он сидел на ведре с песком – прятался от врагов, которые хотят украсть какие-то важные документы.
Потом мы, еле ворочая языками, рассуждали о предстоящей вечеринке, потом еще раз, кажется, перемыли косточки всем своим бывшим теперь мужьям, хотя этот эпизод я помню смутно...
Проснувшись утром, я обнаружила свое тело лежащим в три сложения на кухонном диванчике. Пулька спала на моей кровати, Икки – на полу, подложив под голову мою вишневую дубленку – основную причину развода с Власом (не попроси я его привезти ее в деревню, он не обнаружил бы вороха писем от Кронского), Анжелки нигде не было. «Неужели она снова убежала? Как тогда, посреди ночи в махровом полотенце вместо юбки?» – с ужасом подумала я.
Нет. Огурцова тихо похрапывала, сидя на ванной и облокотившись на раковину. Видимо, вчера ей стало нехорошо, и она там так и заснула.
Подруги стали пробуждаться одна за другой.
– Странно, а голова совсем не болит! – радостно воскликнула Икки, собираясь в аптеку.
– Что ж тут странного?! Медицинский спирт ведь пили, не что-нибудь! – Пулька даже обиделась.
– А у меня все болит! – недовольно проговорила Огурцова.
– Из-за блокировки. Я тебя предупреждала, – сказала Пульхерия.
Мы выпили пустого чая (больше ничего не хотелось) и «остатки» содружества, напомнив мне, что идея с вечеринкой разведенных (а вернее, незамужних) женщин остается в силе, отправились по своим делам. Я же решила немедленно позвонить Адочке, пока та еще не ушла на службу – в овощной магазин.
– Сестрица! Сестрица! Сестрица! – радостно кричала она мне в ухо. – Когда ты приедешь в Москву? Скоро? Скоро?
И тут я уж, не помню, в который раз, извергла остатки той вулканической лавы, которая была порядком поистрачена вчера вечером на подруг.
– Гад! Гад! Вампир! Он такой же вампир, как мой бывший муж! Подумаешь, письма нашел! Что ж теперь, грамоту забыть? Кровопийца! – исчерпав весь словарный запас, Адочка вдруг спохватилась и заявила, что опаздывает на работу.
– Не хочешь сходить на вечеринку в эту субботу? – спросила я кузину, потому что подумала, что она тоже была в числе обманутых мужчинами женщин – Шурик отказался делить с ней шоколадку, а бывший муж раскрыл в моем присутствии ее страшную тайну, которую она так тщательно скрывала.
– Да! Да! Обязательно приду! Сестрица! Я тебя обожаю! – воскликнула она напоследок и бросила трубку.
Затем я набрала бабушкин номер, но, услышав дядино «Дэ!», не осмелилась подозвать старушку к телефону.
Звонить Любочке я сочла несколько преждевременным и, приняв душ, уселась дописывать роман о любви пастуха Афанасия (который попал под дурное влияние женщины легкого поведения Шуры Уваровой) к гордой и непреклонной птичнице Ляле.
На меня напало нечто совершенно невообразимое – до глубокой ночи я барабанила по клавиатуре, а на следующее утро села снова. Я вдруг возомнила из себя почтовую клячу в литературе.
Шура почти уж было завладела сердцем Афанасия, и он все-таки переместился с доски почета на холме в низину у реки и составил компанию тем, кто позорил деревню Ветроломы. А произошло это после того, как пастух, напившись самогонки, заснул и растерял полстада коров. Картина вырисовывалась более чем трагическая.
С редкими перерывами на обед и краткими телефонными разговорами к четвергу я дошла до того момента, как Афанасий не без помощи дамы сердца – Ляли, в душе которой пробудилась жалость к бедному пастуху, нашел всех деревенских коров, сделал ей предложение, и портрет его снова переместился на доску почета, что возвышалась на холме.
«Прошло два месяца», – торопливо напечатала я, как в эту минуту позвонила Адочка и, рыдая белугой, сказала, что ни на какую вечеринку она не пойдет.
– Что случилось? Почему? – допытывалась я.
– Афродиточка! Моя Фроденька умерла-а-а-а! В субботу – похороны!
– Как? Как такое могло произойти? – недоумевала я. – Она что, под машину попала?
– Не-ет! Взяла и умерла!
– Как это? – тупо спросила я.
– Вот так! Так вот! Даже не предупредила! Да! – убивалась кузина, хотя я никак не могла понять, как Афродита могла ее предупредить о своей скоропостижной кончине. – Если ты не придешь на похороны, я не знаю, что буду делать! У меня кроме вас с Фроденькой никого нет. Нет! Нет!
– Хорошо, ты только успокойся, – утешала я кузину и удивилась: – А разве бывают собачьи похороны?
– Да! Да! Мне Кровопийца денег дал на ритуальные услуги! О-хо-хо-й! – рыдала она.
– А сейчас-то она где?
– Увезли-и! Я дала во что ее одеть... И все...
Я поняла, что лучше не спрашивать Адочку ни о чем, кроме того, куда и во сколько мне подъехать.
– В одиннадцать утра на улицу Корейкина. Там нас будет автобус ждать.
– А потом?
– Потом на кладбище домашних животных! Куда ж еще?!
– А где там – на улице Корейкина?
– Под аркой, – всхлипнула она и положила трубку.
Надо же, Афродите всего пять лет исполнилось, а померла без каких бы то ни было видимых причин! И тут в голове прошмыгнула мысль, что Адочка сама же ее и замучила этими своими «днями красоты».
– Пулька! – спустя пять минут кричала я в трубку. – Я не приду на вечеринку!
– Это еще почему?!
– Иду на похороны. У моей кузины умерла собачка, да и сама она, кажется, близка к самоубийству.
Пульхерия сначала долго удивлялась, какие еще могут быть «собачьи похороны», а потом спросила:
– Так во сколько начинается данное мероприятие?
– В одиннадцать.
– Ну и прекрасно! Мы все сначала приедем, собачку похороним, а потом в ресторан! Какая разница, по какому поводу собираться?! И помянем заодно!
– Да ну тебя! Нехорошо как-то!
– Совсем вы с сестрой свихнулись! Так ты согласна?
– Да!
– Где встречаемся?
– На улице Корейкина, под аркой.
– Дурдом! – сказала Пулька и повесила трубку.
«Прошло два месяца, и наконец самое важное событие в жизни этих двух любящих сердец – пастуха Афанасия и птичницы Ляли – свершилось!» – настрочила я, и тут раздался звонок в дверь, и в квартиру вихрем влетела мама с переноской в руке.
– Здравствуй, моя дорогая, здравствуй! – она расцеловала меня в щеки и торжественно заявила: – Только что из загса! Считай, что я развелась с этим старым изменщиком! Налей водички для Рыжика! Его вырвало! Конечно, вырвет! Пять часов трястись в дороге, потом просидеть в загсе! Да, Рыжичка? – спросила она кота, вызволяя его из переноски. – Ты знаешь, мне кажется, он ни слова не понимает по-русски! Они в этом приюте с ним что-то сделали!
