– Басенка! А какая от меня может быть помощь? – легкомысленно отмахивалась та и с гордостью продолжала: – Я – упаковщица № 48! В том вся моя жизнь. Обо мне ж вся страна знает! Вот откроют коробку с конфетами, а там бумажка с моим номером! Разве не приятно? Я ведь фабрике родной все силы отдаю, потому что не могу иначе, не могу работать спустя рукава, как некоторые! – Тут она обыкновенно бросала многозначительный взгляд на своего супруга, будто говоря: «Не то, что Метелкин», и заводила свою обычную песню, ласково подергивая Арину за ножки. – Тюти-тюти, люли-люли! А кто это у нас такой кьясивый?! Кто это у нас так на папу похоз?! Ариночка? А? Ути-пути! Ути-пути! А щечки-то, щечки, ну прям как у Юрашки в младенчестве! Такие же пухленькие! – И Ульяна Андреевна, выплеснув неслыханную для нее дозу эмоций, снова складывала руки на животе и продолжала свое безмятежное наблюдение, как вертится, подобно юле, ее невестка.
Зинаида Матвеевна...
Если до рождения внучки она рвала и метала, не находя себе места, ревнуя Гаврилова к умалишенной Калериной, то с появлением Ариши бедняжка несколько успокоилась, переключив все свои силы, энергию и любовь на маленькое существо. А спустя год, когда Зинаиду Матвеевну помпезно, с почестями проводили на пенсию, торжественно вручив ей грамоту в красной кожаной папке, где золотыми буквами были начертаны слова благодарности за отличный и самоотверженный труд, Гаврилова и вовсе помешалась на малютке. Теперь все свободное время (которое так пугало ее буквально год назад) она посвящала Арине. Она в прямом смысле слова заболела ею и с невероятной настойчивостью принялась портить ребенка.
– Бабушка купила своему солнышку резиновую уточку! Ты посмотри, какая уточка! Чудо, а не уточка! Держи и никому не давай – она теперь твоя! А своего, Аришенька, никогда никому отдавать нельзя! Будут просить, а ты говори: «Мое!» – и держи крепко-накрепко! Крепко-накрепко! Поняла? – учила Гаврилова внучку. В результате чего первое слово, которое произнесла Арина, было не «мама» или «папа». Схватив ярко-желтого резинового зайца, она крепко прижала его к груди и истошно выкрикнула: «Мое». Гаврилова, услышав это самое «мое», пришла в дикий восторг. Еще бы! Так быстро увидеть плоды своего воспитания! Как тут не обрадоваться!
С каждым днем Зинаида Матвеевна все сильнее и сильнее привязывалась к малышке. Порой она даже сомневалась, что Арину произвела на свет ее дочь – Гавриловой нередко казалось, что в муках и страданиях именно она, Зинаида, рожала этого ребенка. И всю ту нерастраченную любовь, внимание, нежность, восторг, которые Гаврилова недодала дочери, она выливала на внучку.
Дело дошло до того, что Зинаида Матвеевна в Генино отсутствие приносила девочку к себе домой. Она настолько вошла в роль матери, что порой прикладывала нечеловеческие усилия, дабы не подпустить к ребенку настоящую, родную мамашу, прикрываясь самыми глупыми предлогами: «Пусть, пока Геня в командировке, Аришенька побудет у меня. У вас в квартире слишком сыро!» или: «У вас еще не начали топить – в доме холодно! А у нас теплее!»
Но Аврора, несмотря ни на что, забирала дочь обратно в метелкинскую квартиру. Единственный раз она позволила несколько дней посидеть любвеобильной бабке с Ариной, когда сдавала выпускные экзамены в швейном училище.
Но Зинаида Матвеевна в дальнейшем все равно взяла свое. Когда Арише исполнилось полтора года, из армии наконец вернулся Юрик. Вот тогда-то она, как говорится, развернулась по-настоящему.
Метелкин появился неожиданно. Как раз в тот утренний час, когда все семейство неторопливо завтракало холодным чаем с ворованным зефиром, он позвонил в дверь – долго, не отрывая пальца.
– Ой! Наверное, почтальон! Телеграмму от Юрашки принес! – радостно воскликнула Аврора и понеслась в коридор.
Открыв дверь, она увидела... Даже не знаю, как бы поточнее описать... Словом, с одной стороны, вроде бы это был тот самый Метелкин – первый хулиган школы и любимый человек, возвращения которого наша героиня ждала с нетерпением и завидной верностью ровно два года, – те же зеленоватые глаза, тот же длинноватый нос, который не портил его (ни в коем случае!), а лишь придавал его лицу шарма и неповторимости, те же губы бантиком, о которых могла мечтать любая девушка. Но, с другой стороны, что-то чужое, незнакомое появилось в его облике. Я не говорю о том, что Метелкин возмужал, повзрослел (с виду), что естественно после службы в армии. Какая-то стена вдруг ни с того ни с сего возвысилась между возлюбленными, несмотря на их трогательную, страстную и регулярную переписку. Хотя подобное отчуждение объяснимо – юные супруги знали друг друга со школьной скамьи, ничто не волновало их тогда, кроме самих себя и проблем, связанных с окончанием школы, с выбором профессии. Потом вдруг раз – и перерыв, пропасть: их разлучили на два долгих года. Каждый из них жил собственной жизнью. Аврора, учась в швейном училище и общаясь с Тамарой Кравкиной, каждый день слушая однообразные диалоги метелкинских родителей, сначала ждала ребенка, а дождавшись, полностью посвятила себя не только выхаживанию младенца, но и борьбе с навязчивой Зинаидой Матвеевной, которая буквально удушала Аришку своей ненормальной любовью.
Юрий же, оказавшись в новых условиях, где его существование в течение двух лет было подчинено строгим армейским законам, познал совершенно иную жизнь, которая не могла не повлиять на его характер, образ мыслей, не выработать новых привычек и не сформировать иного мировоззрения. Что там было? Как существовал он двадцать четыре месяца в разлуке с Авророй? Какие друзья (а может, и подружки!) появились у него за это время? Никто в метелкинской семье этого не знал. Вот чем занималась наша героиня – они были в курсе.
«Может, просто тень так падает. Может, мне кажется, что он изменился? Нет, нет! Юрик не мог стать другим! Ведь он такие письма мне писал!» – пронеслось в Аврориной голове, и вдруг из глубины ее души вырвалось наружу наболевшее, сокровенное, долгожданное:
– Юрочка! Здравствуй! Наконец-то! Наконец-то ты вернулся!
– Так, – обстоятельно, твердым голосом проговорил Метелкин. – Это моя жена – Аврора Владимировна. Уяснил, – И он, крепко прижав супругу к себе, поцеловал ее в губы так, что едва зубы бедняжке не выдавил. – Проникаем дальше в расположение, – командным тоном сказал Юрик и, не снимая армейских ботинок, строевым шагом двинул на кухню. – Мать моя – Ульяна Андреевна. Почему верхняя пуговица не застегнута? – гаркнул он, и Ульяна на ощупь принялась теребить воротник протертого до дыр фланелевого халата.
– Оторвалась, – рассеянно прошептала она.
– Непорядок. Два наряда вне очереди! – распорядился Юрик. – Алексей Павлович – отец мой. Почему в таком виде за столом?
– Да я вот все о смысле...
– Парамон Андреевич, дядька мой. Почему одет не по уставу?!
– Да я, того-этого... – замялся дядя Моня, сполз на пол с ящика из-под картошки, но скоро нашелся: – Не ждали. Того-этого...
В этот момент из маленькой комнаты пришла Зинаида Матвеевна.
– Зятек вернулся! Дай-ка я тебя обниму! – воскликнула она.
