Жизнь снова возвращалась к старику, лицо посвежело, глаза ожили, губы тронула легкая улыбка. И она не ускользнула от Олега. Он молча, кивком, словно они с Шерстневым были старинными приятелями, спросил: «Ну, чего ты там надумал, старина?»
– Так, – Шерстнев приободрялся на глазах, – я все понял. Осталось выяснить твой интерес в этом деле.
– В смысле?
– Будем называть вещи своими именами, Олег. Почему ты сдаешь мне Полякова? – В эти слова Шерстнев вложил ту интонацию, которая стала понятна оперативнику: фраза «сдаешь мне» говорила едва ли не о всесилии старика, о его непререкаемом авторитете, о его влиянии и на Хачирова, и на Полякова, которые если и признавали авторитеты, то предпочитали молчать об этом.
– Последнее время у нас с ним натянутые отношения, – ответил Олег.
– Это не ответ.
– Хорошо. Откровенность за откровенность: я не хочу получить пулю в затылок.
– И ты рассчитываешь на мою помощь, – то ли спросил, то ли резюмировал Шерстнев. – Что ж, это справедливо. Пожалуй, я могу гарантировать тебе безопасность. Если ты согласишься и дальше помогать мне. А относительно меня не беспокойся, через недельку я уеду, и ты можешь сказать самому себе: «До бога высоко, до царя далеко».
– Но Поляков останется, – осторожно напомнил Олег.
– Я этого не говорил. – И снова улыбка тронула сухие губы старика.
От этой улыбки Скачкову стало не по себе. Если физиономию Полякова он сравнивал с крысиной, то весь облик старика напомнил ему ядовитую змею, которая своим шипением успокаивает, чтобы нанести разящий удар.
«Как бы не нажить себе еще одного «друга», – кисло усмехнулся он.
Шерстнев заметил его гримасу и успокоил как мог:
– Меня не бойся. Пока. Я скажу тебе, когда будет можно. – После непродолжительной паузы он переспросил: – Значит, при Полякове ты вроде телохранителя... Сделаем вот что... Мне будет нужен человек – покататься по городу, свозить туда, показать то... Хачирову я скажу, что ты мне подходишь. Мы с тобой по дороге нашли общий язык и так далее. Понял, о чем я толкую?
– Да, – кивнул Олег.
– Вот и хорошо. А сейчас трогай. Когда приедем, веди себя так, чтобы Поляков ничего не заподозрил. – «Третий радующийся» – как нельзя кстати Василию Ефимовичу припомнилось древнее изречение. Шерстнев, оказавшийся между двух огней – Поляковым и Радзянским, – являлся третьим лицом, извлекающим пользу из борьбы двух противников.
Глава 10
Наваждение
32
За день до возвращения Радзянского из Каира Борис Левин поселился в доме, построенном в стиле бунгало, по всей видимости, на месте старого, поскольку фундамент из речного камня был основательно подточен сырыми ветрами, чего не скажешь о стенах, которые выглядели свежо.
Дом стоял в центре большого участка, сплошь засаженного яблонями, сливами и вишнями. На цепи сидел здоровенный пес неизвестной породы, скорее всего помесь овчарки с московской сторожевой. Левин, несмотря на заверения Кости Шерстнева, внука Василия Ефимовича, что пес смирный и не тронет, так и не решился отпустить его с цепи. Он выносил ему еду, ставил миску на безопасном расстоянии и подталкивал палкой, на которую собака реагировала соответствующим образом.
Борис торопил время: скорее бы уж все закончилось. Он прикинул, что Араб провозится минимум две недели.
Здесь ему хватало всего: свежие овощи, фрукты, парное мясо и пиво Борис покупал на рынке, недалеко от станции, где изредка останавливались проносящиеся со свистом электрички, и в пятнадцати минутах ходьбы от дачи Шерстнева.
Покончив с ужином, который он устроил в уютной беседке, сплошь увитой плющом, Левин закурил и откинулся в шезлонге, предаваясь воспоминаниям. После приличной порции жаренного на решетке мяса, спрыснутого лимонным соком, клонило в сон, да еще пиво, которое он употреблял в огромных количествах, делало веки тяжелыми, а голову неподъемной.
Он выпил еще бутылку крепленого пива, затем, качнув отяжелевшей головой, в поисках еще одной бутылки пошарил возле шезлонга. Не найдя, чем то ли взбодрить себя, то ли окончательно погрузиться в дрему, встал, едва не опрокинув легкий шезлонг, и, покачиваясь, направился за пивом в дом.
Вечерело, густой сад проглотил склонившееся к горизонту солнце, и над деревьями повис красноватый ореол, с каждой минутой теряющий свою окраску. И небо теряло свой традиционный голубой цвет, на востоке оно уже стало серым, а ближе к западу смешалось с лучами уходящего солнца и стало похоже на недозрелый апельсин.
Вместе с шипением пива, вырвавшегося из бутылки, Левин услышал злобный лай собаки. Он выглянул в окно, сдвигая в сторону тюлевую занавеску, и увидел человека, неторопливо шагающего по тропинке, замысловато проложенной между деревьями. Затуманенным взглядом Борис проследил за неясным силуэтом, шагнувшим мимо собаки и поднявшимся на террасу, и встретил его в распахнутой настежь двери комнаты.
Первая мысль – Лев Радзянский. Борис ожидал услышать насмешливое: «Привет, Боря! Вот ты и стал моим клиентом. Не молчи, друг, поздоровайся со старым приятелем. Я все провода оборвал, названивая тебе. Хорошо устроился». И вместо того, чтобы обвести руками просторную комнату, в которой витал кисловатый запах пива с примесью свежеструганой доски, призрачный облик Араба остался недвижим.
Почему он тратит время на пустые разговоры, почему застыл в ожидании? Он должен выложить на стол склянку с сакситоксином, шприц и моток капроновой веревки. «Я предлагаю тебе на выбор два варианта: либо ты закатываешь рукав и делаешь себе инъекцию, либо просовываешь в петлю голову».
Безвыходная ситуация подтолкнула Левина на активные, точнее, на бесшабашные действия, граничащие с отчаянием, поскольку тягаться силами с Радзянским было по меньшей мере глупо.
Борис прыгнул неожиданно, словно чья-то сильная рука швырнула его от окна. Он замахнулся бутылкой, пытаясь в прыжке попасть Льву в голову. Но не попал. Опрокидывая стул, он оказался у входной двери. Мгновенно ориентируясь, попытался выскочить во двор, но та же сильная рука скрутила его, колено надавило в середину спины, причиняя адскую боль.
– Стой, стой, Лев!..
– Борис Михайлович! Что с вами? – Костя Шерстнев ослабил хватку и сильным движением перевернул Левина на спину. – Борис Михайлович, это я, Костя. – Вглядевшись в мутные, подернутые болезненной синевой глаза Левина, Костя покачал головой: – Да вы никак нажрались, поручик.
Костя учился на четвертом курсе МГУ. Он не был похож на отца или деда, скорее – на мать: круглолицый, чернявый, с улыбчивыми карими глазами. Дед запретил внуку появляться на даче, тем самым лишив его «базы», где он с однокурсниками устраивал вечеринки. Вот и сейчас он приехал не один: в машине сидели его девушка и приятель с подругой. Костя решил проверить, гостюет ли Борис Михайлович или уже съехал.
