– Верно. Это хорошая мысль.
Ее шлепанцы издавали чавкающие звуки, пока она молча шла рядом с ним к машине. Она ненавидела молчание, всегда любила поговорить и, по правде сказать, во многом была просто болтушкой. Ее мать утверждала, что всему виной то, что она единственный ребенок в семье и вынуждена была разговаривать сама с собой.
Как бы то ни было, молчание нервировало ее. Когда люди довольны и счастливы, они общаются. А Хьюстон редко раскрывал рот. Кроме того случая, когда целовал ее, тогда его губы были широко раскрыты.
Джози вздохнула.
– И каков сегодня серфинг?
– Отличный. Волна была хороша.
В надежде, что он станет и дальше распространяться на эту тему, она вежливо кивнула. Но по прошествии шестидесяти секунд поняла, что продолжения не последует. Он открыл дверцу джипа, и она взобралась на сиденье для пассажира, бросив сумку на пол.
– Вообще-то я никогда не занималась серфингом. Я всегда думала, что звучит это привлекательно, но, знаешь, я не отличаюсь атлетическим сложением, да и наслышалась стольких историй о сорванных ветром купальниках, нападениях акул и солнечных ожогах, что меня это не слишком соблазняло.
Ну хватит. Она опять заболталась. Повернув голову направо, она увидела ресторан фаст-фуда и переключила на него внимание. И почему только люди считают ее пустомелей?
– Плавки с меня никогда не срывало. – Хьюстон не отрывал глаз от дороги. – И если ты любишь воду, тебе придется когда-нибудь попробовать самой. Это что-то вроде катания на «русских горках».
– Да? – Она искоса поглядела на его профиль. Да, все еще хорош, как бог. Нос почему-то не вырос. Взгляд не помутнел, а выражение лица не смягчилось, как она того ожидала, чтобы как-то объяснить себе, почему он мог вытворять с ней все, что ему вздумается. – Может, ты научишь меня серфингу?
Он покачал головой:
– Я никогда не был волонтером. И не имею ни малейшего желания по случайности утонуть.
– Эй! Что ты хочешь этим сказать? – Она сможет кататься на доске, если ей действительно этого захочется. Просто она никогда не думала, что это так приятно – носиться по воде на доске, практически подвешенной в воздухе.
Он завернул на парковку.
– Это не имеет никакого значения. Я бы с удовольствием посмотрел, как ты стоишь на доске. Я бы даже заплатил за это.
Ладно. Она настолько забавна? Такая задница, да еще и на доске! Обиженная, не зная, что сказать, она вспомнила детство и шутливо высунула язык. К ее изумлению, он быстро протянул руку и поймал его, удерживая между большим и указательным пальцами.
– А-ам, – произнесла она, не сразу сообразив, что с неподвижным языком выговорить что-либо невозможно.
А его ярко-голубые глаза смотрели на нее в равной степени с юмором и вожделением.
– Я смогу найти лучшее применение твоему языку, чем показывать его мне.
Он отпустил ее, но не успела она закрыть рот, как он губами поймал кончик ее языка и втянул его. Все ее тело сотрясла дрожь, низ живота обожгло желание. Она испустила вздох, чувствуя себя совершенно беспомощной, полностью отдавшись его воле. Джози хотелось вытолкнуть его и в то же время заглотнуть еще больше.
Она в нерешительности вскинула руки, ее глаза закрылись. Она шла ко дну.
Хьюстон освободил ее и откинулся назад.
– Ты любишь крабов?
Сделав большой глоток воздуха и прижав руки к животу, она воззрилась на него:
– Что?
Он указал пальцем на потрепанный непогодой ресторан прямо перед ними. Раскачивающаяся на ветру вывеска гласила: «У Барнакла Билла. Убежище краба». Она все еще раздумывала, что та эксцентричная игра в языки, которую он только что затеял, пожалуй, не совсем пришлась ей по вкусу.
– Конечно. Крабы – это здорово, если только там не против шлепок.
Хьюстон потряс головой:
– Абсолютно не против. В любом случае здесь большинство мест на террасе, поскольку задняя часть упирается в частную полосу пляжа.
Джози проследовала за ним в тускло освещенное помещение, затем через заднюю дверь они вышли на террасу, уставленную столиками, между которыми сновали официанты с подносами. После короткой консультации с хозяйкой Хьюстон взял ее под локоть и повел к столику в самом углу, рядом с оградой, откуда открывался прелестный вид на океан и заходящее солнце.
Джози со вздохом опустилась на стул.
– Я люблю смотреть на воду. И вообще приятно выбраться из комнаты с кондиционером.
Несмотря на то что ей было грех жаловаться на недостаток мяса на костях, она мерзла в помещениях с сильным кондиционером и предпочитала мягкий ветерок, а температуру в комнате градусов двадцать – двадцать пять.
– Ты не из этих мест?
– Не совсем. Мы переехали сюда из Мичигана, когда мне было тринадцать лет.
– Тогда странно, что ты не любишь кондиционеры. Большинство туристов приезжают к нам с севера, и, когда на улице двадцать пять, они уже потеют, брызгают водой на лица и жалуются на влажность.
– Как и мы, когда едем на север. Стоит подуть прохладному ветерку, и мы натягиваем свитеры. А местные бегают в майках и шортах.
Хьюстон улыбнулся.
Джози водила пальцем по меню перед собой и исподволь разглядывала Хьюстона. Он озадачивал ее своей сдержанностью и горящими глазами. Сидя напротив, она чувствовала себя угловатым подростком. Она никогда не привлекала внимания серьезных мужчин, а ее непродолжительные связи почему-то всегда случались с парнями, вписывавшимися в категорию шутов.
Хьюстон был старше ее, говорил всегда по делу, и она абсолютно ничего не знала о его личной жизни. Кроме того, что он хотел переспать с ней.
Только раз, Господи, так что со счета она не собьется.
Схватив меню, она принялась обмахиваться им, пытаясь отогнать свои мысли от постели.
– Так что здесь вкусного?
– Крабы, – ответил он.
Черт! Ну конечно. Джози покраснела.
– Отлично, значит, мне крабов. – И большую сумку, чтобы спрятать в ней лицо.
Хьюстон сознавал, что заставлял ее чувствовать себя неловко, бесстыдно разглядывая ее. Очевидно, ее тревожило его молчание, но он ничего не мог с собой поделать. Он весь пылал.
Каждый дюйм его тела ощущал ее присутствие, хорошо еще, что стол скрывал его восставшее естество. Ветер ерошил ее волосы, в ясных глазах затаилось смущение и, как он очень надеялся, желание. Ярко-красные щеки выделялись на фоне бледной шеи и подбородка, пухлые губы чуть приоткрыты.
Именно туда снова рвался его язык.
– Сколько тебе лет, Хьюстон? Ты давно стал хирургом? Мне двадцать семь, уже почти двадцать восемь, ты же знаешь.
