Михаил молча посмотрел ему в глаза и вытащил из кармана
пластиковую журналистскую карточку, на которой было написано: «Юлия Третьякова,
корреспондент». Охранник был волевым парнем, и Михаилу пришлось посылать
сильные импульсы один за другим, чтобы сломить сопротивление. Наконец тот взял
протянутую карточку.
– Я должен вас записать, – сказал он вялым голосом.
– Конечно, – согласился Михаил.
Все правильно, на то и был расчет. Случись проверка, в
журнале будет запись о том, что сюда приходила Юлия Третьякова. Охранник сделал
запись в журнале и вернул карточку. Михаил сунул ее в карман и бодро зашагал к
лифтам. Первый рубеж пройден. Теперь нужно прорваться в квартиру и заставить
Ратникова говорить перед камерой то, что нужно. Хватит ли сил? Нет, должно
хватить, нельзя расслабляться, а трусливые мысли надо гнать из головы.
В лифте Михаил снова закрыл глаза и постарался внутренне
собраться. Автоматические двери плавно разъехались в разные стороны, и перед
ним возник очередной телохранитель, оберегающий уже не всех жильцов дома, а
только живущего на этом этаже советника Президента. На этот раз усилие
потребовалось более мощное, охранник стоял как вкопанный и не отступал ни на
шаг от лифта, хотя и силу не применял, что было хорошим признаком.
«Отойди, – мысленно приказывал Михаил. – Сделай три шага назад,
повернись, подойди к квартире Ратникова и позвони. Если спросят: «Кто?», пусть
услышат в ответ твой голос. Отойди, повернись, позвони. Отойди».
Телохранитель послушно сделал три шага назад и позвонил в
квартиру. Через минуту Михаил уже разговаривал с женой советника, которая
оказалась легкой добычей, потому что совершенно не была готова к сопротивлению.
Мило улыбаясь, она провела его по длинному коридору в глубь квартиры.
– Саша, к тебе гости, – сказала она, открывая перед
Михаилом дверь в кабинет мужа.
Михаила окатила волна гнева, исходящая от Ратникова. Никаких
гостей тот не ждал, тем более журналистов, которым вход в его квартиру вообще
был категорически запрещен.
– Кто вы такой? Почему вас пропустили сюда? –
раздраженно спросил Ратников.
– Александр Иванович, – мягким голосом начал Михаил…
Он был весь мокрый от напряжения, капли пота стекали по
спине, длинные кудрявые волосы прилипли к влажной шее. Во время сложной работы
нельзя было носить очки, чтобы стекла не рассеивали и не задерживали импульсы,
и Михаил не очень четко видел предметы, находящиеся от него на удалении больше
трех метров. Это его нервировало, но он старался не отвлекаться, полностью
сосредоточившись на подавлении воли советника Президента. Все-таки заметно, что
он два года с лишком находился в профессиональном простое. Он уже и забыл, как
невероятно тяжела настоящая работа.
Но минут через двадцать он почувствовал, что владеет
ситуацией полностью. Ратников в расслабленной позе сидел в кресле за своим
рабочим столом и, глядя прямо в камеру, рассказывал о разногласиях в среде
президентской команды. Периодически Михаил задавал ему вопросы, и голос его
тоже попадал в запись. Но это не беда, звук в этих местах можно стереть и
наложить голос Юли Третьяковой, если понадобится, конечно. Самое главное –
Михаил не попадал в кадр, потому что стоял перед Ратниковым с камерой на плече.
Интервью закончилось. Михаил выключил камеру, спрятал ее в
сумку и подошел к советнику совсем близко.
– Мы с вами хорошо поработали, – произнес он тихим,
почти лишенным интонаций голосом. – И если вас кто-нибудь спросит, кому вы
давали это интервью, вы будете говорить, что к вам приходила девушка,
симпатичная молодая девушка по имени Юлия Третьякова. Вот, я вам оставляю
визитку, чтобы вы не забыли, как ее зовут и из какой она газеты. А меня вы
никогда не видели. Ведь не видели, правда же?
– Да, – затравленно кивнул Ратников.
Глаза его были устремлены в одну точку – в ту, где еще
недавно горел красный огонек видеокамеры. Он находился под воздействием
сильного гипноза, и сейчас ему можно было внушить все что угодно и
заблокировать любые воспоминания.
– До свидания, Александр Иванович, – сказал
Михаил. – Не надо меня провожать, я найду выход. Как только вы услышите,
что хлопнула входная дверь, вы придете в себя. И все будет хорошо. Все будет
хорошо. Все будет хорошо. Вы меня поняли?
– Да, – снова кивнул советник.
– Тогда попрощайтесь со мной.
– До свидания… Юля.
Михаил осторожно вышел из кабинета и на цыпочках двинулся к
двери. Ему без труда удалось справиться с несколькими замками, которыми изнутри
была увешана входная дверь. Выйдя на лестничную площадку, он постарался
хлопнуть дверью как можно громче, чтобы Ратников наверняка услышал сигнал, по
которому, в соответствии с программой, должен выйти из транса. А то еще, не
приведи Господь, жена зайдет к нему, а он сидит с вытаращенными глазами и
полудурочным лицом…
* * *
Михаил Давидович Ларкин хорошо понимал, кому и чему обязан
своим благосостоянием, и не строил на сей счет никаких иллюзий. Его
необыкновенный дар проявился в период полового созревания, и Миша, ничуть не
испугавшись, быстро приспособил его к получению хороших отметок в школе. Точно
так же лихо он прорвался в технический вуз, потому что тихим еврейским
мальчикам в начале семидесятых вход в престижные гуманитарные вузы был закрыт.
В физике и математике он тянул слабо, но отметки на экзаменах получал вполне
приличные, без стипендии, во всяком случае, не сидел. Самое главное было – идти
на экзамен последним в группе, чтобы никто из студентов не слышал, какую чушь
он нес. Однако наличие диплома знаний ему не прибавило, и после распределения в
КБ жизнь стала совсем тусклой. Начальники его ругали, коллеги недоуменно
пожимали плечами, видя его безграмотные проекты, и при любой возможности его
переводили с места на место, чтобы избавиться от балласта и освободить
должность для более толкового инженера. И здесь даже его необыкновенные
способности были бессильны, потому что никаким гипнотическим воздействием
нельзя было заставить работать прибор, выполненный по его чертежам.
Но Мише повезло, потому что мама его работала костюмером в
театре, который частенько выезжал на зарубежные гастроли. Маму на эти гастроли,
натурально, не брали, в театре были и другие костюмеры, у которых анкетка была
получше. Но зато Ираида Исааковна была душой театральных кулис, ее обожала вся
труппа, с ней делились радостями и проблемами, на ее плече выплакивали обиды,
ей шепотом передавали все сплетни и слухи. Миша с самого детства любил бывать у
матери на работе, и его, кудрявого пухлощекого ангелочка, баловали, сажали на
колени, угощали конфетами и апельсинами, а в восемь лет он даже играл крошечную
роль в спектакле. И, став взрослым, Миша Ларкин не перестал наведываться в
театр, где ему всегда были рады, потому что по-прежнему обожали Ираиду
Исааковну и переносили свою любовь и доверие на ее сына, при котором не
стеснялись обсуждать свои дела.
Однажды, когда Миша сменил уже пять или шесть мест работы,
его вызвал к себе заведующий сектором, в кабинете которого находился какой-то
незнакомый человек.
